Мотылек - Поппи Адамс

– У вас есть часы?

– Часы?

– Да, я хотела бы знать, который сейчас час.

– Девять, – отвечает он.

– Ровно девять?

– Ну, чуть больше. – Он вновь смотрит на свои часы. – Пять минут десятого.

Он вновь поворачивается к выходу.

– Ровно пять минут? – быстро переспрашиваю я – его ответ все равно кажется мне слишком общим.

Он останавливается, вновь поворачивается ко мне и внимательно смотрит на часы. У меня появляется уверенность, что сейчас он сообщит мне время настолько точно, насколько сможет.

– Я бы сказал, что сейчас почти семь минут десятого, – говорит он, окинув меня осторожным взглядом.

– О, большое спасибо! – искренне благодарю я его. – А как вы думаете, время на ваших часах соответствует времени на часах в полицейском участке? Я имею в виду, вы часто сверяете свои часы по ним?

Помолчав, инспектор уверенно отвечает:

– Да, регулярно.

– Спасибо еще раз, инспектор! – восклицаю я и с облегчением вздыхаю.

Затем, поправив время на обоих своих наручных часах, я запираю за полицейским дверь.

Они пришли за мной лишь на следующий день. Я знала, что это случится, что они установят истину с помощью того шестого чувства, которое, кажется, от рождения есть у всех, кроме меня. Как его называла Вивьен? По ее словам, она точно знала, что здесь произошло, хоть и находилась на расстоянии в двести пятьдесят миль от этого места: «Джинни, это интуиция, она никогда меня не подводит!»

Я готова к их приезду. Стоя в своем наблюдательном пункте, я наблюдаю, как полицейская машина тормозит у дома. Я понимаю, что сегодня вижу Балбарроу в последний раз. Должна признать, меня повергает в ужас предстоящий отъезд: я всю жизнь прожила в Балбарроу-корте, и в любом другом месте я не буду чувствовать себя в безопасности.

Инспектор Пигготт выводит меня из дома. Он любезно накрывает мои плечи накидкой. Перед тем как сесть в машину, я останавливаюсь, чтобы в последний раз взглянуть на дом.

Мое внимание привлекает человек, идущий по подъездной дорожке. Я узнала его еще до того, как смогла разглядеть черты его лица, – эта сутулая, коренастая фигура, эта неспешная походка и крупные руки, которые виновато висят по швам, не дают ошибиться. Как Майклу стало известно, что я уезжаю?

Майкл подходит к машине и ко мне почти вплотную. Мы смотрим друг другу в глаза. Он хочет сказать «прощай», я в этом уверена, и я собираюсь ответить ему тем же, но меня вдруг переполняет чувство – взаимное, я знаю точно, – что нам надо так много друг другу сказать, столь многим поделиться, и произнести слово «прощай» стало бы просто ненужной банальностью. Я словно вдруг поняла, что он всегда был в моей жизни где-то поблизости, знал и понимал, кто я такая и что произошло, и даже благодаря некой бесконечной мудрости способен видеть грядущее. А сейчас он здесь и рассказывает мне все это, не произнося ни единого слова. Часть моего существа хочет крепко обнять его, другая – заплакать: ведь я знаю, что пришел самый грустный, самый чувствительный миг моей жизни. Самый грустный миг настал сейчас, когда я вынужденно покидаю свой дом и Майкла, а не во все те минуты, когда от меня можно было ожидать слез, – ни когда моя сестра упала с колокольни, ни когда умерла моя мать или мой ребенок. Для меня они навсегда сливаются в единое целое. Меня вдруг пронизывает понимание, что Майкл один на свете заботился обо мне, он один относится ко мне по-доброму, не ожидая ничего взамен, не используя меня и не считая меня обузой. Я даже мысленно осмеливаюсь назвать его своим единственным настоящим другом.

Вместо слов он едва заметно кивает мне – на считанные миллиметры опускает голову и чуть прикрывает веки. Я уверена, никто другой просто не обратил бы на это внимания, но для меня в этом движении бездна смысла. Он говорит мне: «Я позабочусь о доме», но главное то, что он просто и честно говорит: «Прощай навсегда». Я знаю, что мне незачем отвечать или делать что-либо, что он ничего от меня не ждет, и даже не киваю ему головой.

Я сажусь в кровати. Это не моя кровать, и я не знаю, чья она. Я нахожусь в маленькой комнатке с бледно-желтыми стенами и белым потолком; здесь есть небольшое окошко с жалюзи и решеткой снаружи, и еще одно окошко вырезано в моей двери, чтобы я могла видеть, кто проходит по коридору. Из мебели у меня тумбочка, встроенный в стену шкаф и стул. Стены здесь голые, зато на тумбочке есть электронные часы, раньше стоявшие в моей спальне, – и это хоть как-то утешает меня. Когда мне надо принять ванну, меня ведут в ванную комнату, расположенную в конце коридора. На стенах ванной, возле умывальника и возле унитаза, приделаны длинные белые ручки, а сама ванна накрыта какой-то хитрой штукой, напоминающей упряжь, так что сама я даже не могу в нее сесть. Мне кажется, что когда-то с помощью этого приспособления поднимали лошадь.

В комнату заходит женщина, она поднимает жалюзи. Эту женщину зовут Хелен. Я не умею поднимать жалюзи сама, хоть Хелен и пыталась научить меня этому. Сделать это достаточно просто: надо сначала слегка дернуть их вниз, а потом позволить им медленно скользить. Но у этих жалюзи еще тот характер – они всегда или застревают на половине пути, или вообще отказываются подниматься, так что если продолжать тянуть их вниз, они просто растягиваются.

– Доброе утро, – говорит она.

Она произносит одни и те же слова каждый день, но я не против. Я ничего не знаю об этой Хелен, а она ничего не знает обо мне. Она понятия не имеет, что я знаменитый энтомолог и что я жила в большом особняке. Вы можете себе это представить? Если бы я ей сказала, она бы мне не поверила.

Я немного наклоняюсь вперед, а Хелен поправляет подушки у меня за спиной. Устроив меня поудобнее, она немного поворачивает часы, чтобы они смотрели на меня.

– Чай? – спрашивает она, выходя из комнаты.

Я могу ничего не отвечать: она принесет чай, что бы я ни говорила. Как только она уходит, я поворачиваю часы обратно. Меня безумно раздражает то, что она двигает их, но отучить ее от этой привычки невозможно. Мне и так понадобилось немало времени, чтобы уговорить ее заваривать чай так, как мне нравится.

Возвращается Хелен с подносом. Она ставит чашку с горячей водой на мою тумбочку, чтобы я все хорошо видела.

– Вот так, – произносит она. – Смотрите?

С этими словами она опускает пакетик с чаем в чашку и некоторое время помешивает воду ложкой. При этом она считает:

– Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать.

Досчитав до пятнадцати, она резко вытаскивает пакетик и ложку из чашки и кладет их на поднос. После этого она берет десертную ложку и начинает осторожно наливать в нее молоко. Когда ложка наполняется до краев, она выливает молоко в чашку. Затем она кладет ложку на поднос, еще раз говорит: «Вот так», берет поднос и выходит из комнаты.