Ода радости - Валерия Ефимовна Пустовая

бабушку у нас отобрали, а значит, случайное внимание прохожих женщин восполняет гармонию и справедливость для нашего отдельно взятого мальчика.

Бабушки самоорганизовывались: «Эй, дай дорогу!» – «Кому?» – «Кому!» (возмущенно, как тому, кто под носом в мобильнике не видит топовую новость), и мы с коляской вплывали на дорожку, как на царской карете, перед которой все расступаются. И бабушки говорили друг другу о нас: «Поехал уже» – и добавляли почему-то, будто чувствуя подоплеку моего к ним пристрастия: «Бедный». Бабушки кивали и говорили, какие мы славные, и я, чтобы отблагодарить, обещала, что сейчас он, раз он им нравится, начнет улыбаться в ответ, но бабушка не принимала это за исключительный знак внимания. «Ах, мне все улыбаются», – неопределенно обобщала она, возможно, свой многолетний опыт. Бабушки цыкали языком – безотказный прием, который я впервые подсмотрела у пожилых врачиц в поликлинике и считала типично бабушковым стилем общения, пока однажды молодой официант в BB&Burgers не процыцыкал Самсу, как заправский дед.

Кстати, тут пришла очередь мужикам совокупно наплывать в замещение папы, который малышу впервые запоминается тем, что он, как известно, всегда на работе, и с помощью сторонних мужчин я четыре раза пересекла туда-сюда наземный переход со ступеньками к автобусной остановке, потому что нужный автобус то появлялся, то исчезал на карте Яндекс. Транспорта.

В автобусе наш моноспектакль для бабушек набрал силу, потому что Самс только вначале посидел, как большая кукла для примерной девочки, у меня на коленях, а потом впервые встал своими еще мягкими, пинеточными ботинками на сиденье и втыкал в окно, вскрикивая возбужденно, и висел на всех поручнях, за какие мне было не лень его зацепить. Мы сели лицом к салону, оставив бабушкам удобные кресла по ходу движения, и бабушки сменялись, как виды за окном, про которые я наврала Самсу, что, видишь, все вокруг едет, а мы стоим. И я уже негодовала на их неисполнительность и нарушение заключенного мной с миром договора, если какая-нибудь из бабушек не начинала скоро меняться в лице, мигать и светлеть, лишь бы Самс уставился на нее в ответ с завороженной улыбкой, выражающей только во младенчестве такую безмятежную, завидную уверенность, будто все улыбки им заранее заслужены просто тем фактом, что он родился и живет.

Так, я прохладно проводила женщину, поначалу вызвавшую мое горячее участие тем, что она бежала от остановки за нашим автобусом, стуча в стекло, и упала – и только тогда водитель резко затормозил. А может, затормозил тогда, когда я завопила ему: «Тут бабушка хочет сесть!» – и, когда она, расстроенная, в пыли, и потирая коленку, и жалуясь, что и так травмированная, медленно вошла – из автобуса никто не кинулся к ней поднимать и помогать войти, – я испугалась, что вдруг бы она услышала, как я назвала ее бабушкой. Женщина была немолода, но как немолодая Джулия Ламберт из старого кино: пыль осела на элегантном синем пальто, коленка ныла под узкой бордовой брючиной, к сиденью ковыляли остроносые красные сапоги. На голове тюрбан, на бровях подводка, и глаза устремлены в даль оконную с таким спокойствием, словно это не ее я только что неловко жалела: «Ой, не огорчайтесь» – и словно это не она мне жаловалась: «Ну как же не огорчаться». Матом женщина так и не сказала ни слова. Но и Самса взглядом не удостоила – вся ушла в поддержание оброненного достоинства. Я мысленно вычеркнула женщину из народных бабушек, тем более что приревновала к ней нашу, родную, отобранную: мама в последние годы часто обижалась на обращение «бабушка» от здоровенных лбов на стоянках, в магазинах и офисах – никак не входило в привычку, да и бабушкой еще не стала тогда, – и вдруг я подумала, не в том ли дело, что она никогда не выглядела так внушительно и неприкосновенно, как эта упавшая женщина в пыльном пальто?

Зато другая, потолще и поближе к возрастному стереотипу, мгновенно спросила, сколько нам, и сказала, что им дома на месяц больше. «Двоим?» – «Да, мальчик и девочка». – «Двойняшки!» – прихожу я в экстаз, который никогда не разделяет мой муж, выросший с двумя близняшками, мамой и тетей. «Да, – подтверждает бабушка двойняшек и рассказывает, как мальчик девочку обижает, все отбирает и таскает за…» Тут она признается, что малыши пока оба лысые, и спрашивает, а есть ли у нас зубы, из чего я заключаю, что лысые не только снаружи. И любезно поддерживаю разговор, предположив, что просто на двоих не хватило питания, но все еще впереди.

Ближе к дому приток бабушек редеет, входят и выходят молодые мамы с колясками и самокатами, совершающие переезды по району от магазинов к детским площадкам. Самс, по-прежнему уверенный, что все улыбки мира заранее, как в бальной книге, ангажировали его, строит глазки ровеснику с соской и пледом в слониках, зато и в настоящих ботиночках. Ровесник покашивает глазом в нашу сторону, но вскоре принимает тот же вид внутреннего удержания достоинства, как та модная бабушка. Зато синий самокат вырывается из-под руки его матери и едет прямо к нам, и я намеренно сладко говорю Самсу: «О, смотри, и самокат к нам приехал», мама недотроги ловит машину, но та опять уезжает, теперь к дверям. Едва не бросив коляску на повороте, мама рванула было за самокатом, но ее вовремя останавливает подруга с ребенком постарше: это, конечно, их самокат. «На выход, – бодро говорит она своему большому ребенку, – смотри, наш самокат уже на выходе!»

Ну а мы на пороге дождей. И я сегодня тоже пытаюсь подбодрить сына: «Смотри, какая твоя мама – синяя и мокрая!» – и кручусь перед ним в китайском дождевике. Но Самсу я куда больше нравлюсь, когда по мокрой аллее гоняюсь за синим шариком и синим стаканчиком, которые он научился – не бросать, нет, это еще нам сложно – выталкивать из коляски. Сегодня он впервые встал на парковую дорожку в новых, настоящих, купленных с помощью пяти инструкций из интернета и криво обрисованных на картоне отпечатков ступней и вариативных таблиц размеров ботиночках. И меня накрывает ощущение, что человек, родившись, не перестает рождаться, а все выходит и выходит из утробы в большой внешний мир, совершая что-то впервые на общей людской дороге, которая от рождения ведет и выводит в такую непомерную человеку широту, что есть где разместиться всем бабушкам, когда-либо жившим на свете, и нашу еще поди найди, и всем им тепло и можно целыми днями нам цыцыкать и улыбаться, ведь настоящая бабушка – это когда все можно и есть