Сказания Меекханского пограничья: Север – Юг - Роберт М. Вегнер

над забором, между кострами и стеной из досок, отбрасывая на мгновение раздерганную тень. Потом вдруг замерло. Раздалось несколько окриков, коротко взвыл пес, щелкнул арбалет, потом второй, и установилась тишина. Через миг воздух прошили проклятия.

Кеннет добрался до ближайшей калитки и с мечом в руках выскочил наружу. Ожидал худшего: крови, лежащих тел, раненых и умирающих, но все его люди были целы. Собаки тоже, только одна из них с глуповатым выражением на морде присела на задницу и делала под себя. При этом тряслась, словно студень.

— Хивель, что случилось?

Стражник наклонился и натягивал арбалет, со стоном зацепляя тетиву за крюк. Выпрямился, положил стрелу в канавку. Прицелился в тени, притаившиеся за границей тьмы.

— Он, господин лейтенант, — сплюнул Хивель, пренебрегая правилами, — он выпрыгнул оттуда, вон, где чуть-чуть видать те два камня, подскочил к псу, погладил и метнулся в другую сторону, — солдат махнул оружием куда-то за себя.

Кеннет приподнял брови:

— Говоришь, погладил?

— Так оно выглядело. Остановился, похлопал его по лбу, погладил. Прежде чем я успел прицелиться арбалетом, уже отпрыгнул. Приземлился где-то там, отскочил снова — и нету его. Не думаю, чтобы я попал.

— Кто еще стрелял?

— Я, — Волк закончил заряжать арбалет. — Только зря потратил стрелу.

— Рассмотрели?

— Было совсем немного времени, господин лейтенант, только и приметили, что выродок какой-то, низкий, худой и будто бы горбатый.

Крик раздался где-то слева, эдакий пронзительный, отчаянный призыв. Псы ответили ему настолько же отчаянным воем. Даже тот, что миг назад делал под себя, вскинул морду и заскулил. Если псы умеют плакать, то именно так оно и звучало.

— Останьтесь здесь, псов к ноге. И не позволяйте их гладить кому ни попадя, потому как привыкнут еще. Велергорф!

Десятник вынырнул из тьмы. Топор держал обеими руками.

— Кричит где-то в селе, слышишь?

— Как и любой над озером. Десять — пятнадцать изб. Я сказал бы, что он сидит на крыше и воет.

— Я бы тоже.

Они обменялись взглядами. Велергорф скривился татуированной ухмылкой.

— Никогда я не любил сидеть на жопе и ждать.

— Идем я, ты, Волк и Хивель. Остальным оставаться на месте и бдеть.

Они побежали вдоль забора, склоненные, держась направления на несмолкающие вопли. Пробегали мимо очередной калитки, а звук нарастал. На этот раз убийца, похоже, решил дать концерт всей округе.

Они пробежали почти половину села, когда крик стих. Кеннет выругался и осторожно отошел в сторону, пока крыши изб не стали видны над досками ограды. На фоне звездного неба они казались угловатыми хребтами неких мистических тварей.

На одной что-то шевельнулось.

Он взглянул на стражников и поднял вверх палец. В этот миг приклеенная к крыше избы фигура передвинулась и исчезла. Что-то скрипнуло, наверное ставня.

— Вошел внутрь. — Кеннет шептал на границе слышимости.

Взгляды солдат отвердели. Внутрь избы, в тесные комнаты, где не удастся прыгать на десяток-другой шагов… Доспехи, шлемы, топоры и мечи против когтей и клыков. Почти одновременно, будто управляемая единой мыслью, вся тройка кивнула.

Калитка отворилась бесшумно, зато галька скрипела немилосердно, но Кеннету казалось, что хрустит она только под его подошвами. Велергорф шагал тихо, будто ступал по каменной дороге, а Волк и Хивель двигались словно духи. Стоящий на сваях дом казался черным абрисом, мертвым и пустым. Взгляд медленно привыкал к слабому свету, улавливая во мраке больше подробностей, пятна окон и неприкрытую дверь. Ничего притягательного.

Они подошли к входу сбоку, оба солдата с арбалетами встали напротив. Бахрейн толкнул дверь рукоятью топора и приклеился к стене. Ни скрипа. Пять ступеней вверх они преодолели на цыпочках, сперва десятник, потом Кеннет, в конце — арбалетчики. Дом был схожего с остальными устройства: два помещения по левой стороне коридора, одно — справа. Походя лейтенант отметил отсутствие дверей: ничего, только темные дыры проемов. Хлопнул Велергорфа по плечу и указал на первую слева. Заглянули. Пусто, четыре стены, маленькое оконце, сквозь которое вливался бледный ночной свет, благодаря чему в помещении вообще можно было хоть что-то увидеть, несколько кусков дерева на полу. Никакой мебели, сундуков, обычных домашних штучек. Заглянули в другую дверь. Там находилась кухня, но от печи осталось только несколько треснувших кирпичей, и, когда взвыл ветер, из отверстия в очаге посыпалась сажа. Не забрали отсюда разве что деревянные колышки, на которых когда-то висела посуда. Кто бы ни утащил отсюда вещи, взял он все, что только удалось вынести.

На первом этаже осталась только одна комната. И именно оттуда донесся негромкий шорох, что-то треснуло, и блеснул свет.

Они повернулись, словно по команде, арбалеты направили в прямоугольник двери. Кеннет взглянул на Велергорфа, кивнул. Ворвались в комнату одновременно и остановились с поднятым для удара оружием.

Двое детей сидели на голых досках пола в настолько же пустом, как и остальные, помещении. Рядом с ними горел светильничек — собственно, кусок глиняного черепка с каплей масла на дне и тряпочки, в которую, отчаянно мигая, уцепился крохотный огонек. Паренек, на глаз лет двенадцати, и девочка лет восьми или девяти. Оба одеты в нечто, наверняка бывшее остатками подгнивших мешков, в которых хранят зерно. Сидели друг напротив друга с прикрытыми глазенками, держась, кажется, за руки, ладошки спрятаны под грязными тряпками, ноги поджаты. Даже не оглянулись на вооруженных людей, которые внезапно вскочили в комнату.

Все эти подробности Кеннет ухватил мгновенно, как заметил и плотно прикрытые ставни, и лестницу, ведущую на чердак. Указал Велергорфу на темную дыру в потолке и подошел к детям. Светильничек моргнул огоньком.

— Оставили вас? — шепнул он детям.

К хренам охоту на убийцу. Теперь им следовало заняться детьми.

Оба личика повернулись в его сторону и посмотрели непонимающе. Были они… Таких худых детей Кеннет не видел никогда в жизни, даже в селах, отрезанных от мира лавинами. Там люди, когда кончались припасы, ели, чтобы уцелеть, собак, кошек, крыс и даже кожаные части одежды. Черепа, обтянутые кожей, и огромные, словно плошки, глаза. Во взглядах этих не было ничего. Пустота, полное отсутствие понимания того, что происходит вокруг. Он вспомнил, что рассказывал ему чернобородый. Посчитал в уме избы.

— Это ваш дом, верно? Это вас пригрел староста, когда вы остались одни. И, как вижу, старался он изо всех сил. Кормил и вообще. Ничего странного, что спрятал вас от нас.

Девочка шевельнула губами, в глазах появился блеск.

— Мы здесь спрятались, — шепнула она. — И ждем.

— Ждете?

— Пока папа вернется.

Он закрыл глаза. Им не сказали?

— Понимаю. Мы заберем вас в безопасное место, где вы смогли бы обождать.

Она покачала головой:

— Нет.

— Почему?

— Потому что они