Верные, безумные, виновные - Лиана Мориарти

– В день барбекю, – заметил Оливер.

– Отдам ее Клементине.

– Холли не захочет ее взять.

Он открыл рот, словно собираясь сказать что-то еще, но потом передумал и, отхлебнув воды, осторожно поставил стакан на подставку.

– Правда? Я думала, ей нравятся…

– Ты можешь забеременеть к Рождеству, – мечтательно произнес Оливер. – Только вообрази.

– Только вообрази, – повторила Эрика и засунула камешек в сумку.

День барбекю

– Руби умерла? – спросила Холли, играя ручкой своей синей сумочки с блестками, набитой камешками, которую она держала на коленях.

– Нет, – ответила Эрика. – Она не умерла. Она полетела на вертолете в больницу с твоим папой. Она, наверное, уже там, и врачи вылечат ее.

Они сидели на диване, укрывшись пуховым одеялом, а Оливер готовил им горячий шоколад. По телевизору показывали «Мадагаскар». Эрика вынула свои контактные линзы и теперь видела на экране лишь цветные вспышки.

Ее одолевал сон, накатываясь громадной черной волной. Правда, заснуть она не могла, пока Холли была рядом. А было всего лишь… сколько? Около шести или семи вечера. Казалось, гораздо позднее. Казалось, сейчас середина ночи.

– Она может умереть?

Холли уставилась в телевизор.

– Я так не думаю, но она очень больна. Это очень серьезно. Да. Наверное, может.

– Эрика! – сказал Оливер, входя в комнату с подносом, на котором стояли чашки с горячим шоколадом.

– Что?

Разве с детьми не следует быть правдивыми? Никто не знал, сколько времени Руби находилась под водой, прежде чем ее вытащили. Гарантий нет никаких. У нее может быть серьезное повреждение мозга. Гипотермия. Она может не дожить до утра. Почему у Эрики было ощущение, что она должна знать, как долго Руби находилась под водой? Почему она чувствовала себя странным образом ответственной, как будто допустила какой-то промах? Она первой добралась до Руби. Первой начала действовать. Она не родительница Руби. Но было что-то такое. Что-то, что она сделала или чего не сделала.

– Вот, пожалуйста, – сказал Оливер. Он был по-прежнему в мокрой одежде. Заболеет. Он вручил Холли кружку с горячим шоколадом. – Я старался не делать его очень горячим, но все же попробуй сначала, ладно?

– Спасибо, – громко сказала Холли.

– Хорошие манеры, Холли, – похвалил Оливер.

– Переоденься… – Эрика взяла у него кружку. – Простудишься.

– С тобой все хорошо? – спросил Оливер.

– А что? Я выгляжу как-то не так?

Она отпила горячего шоколада, но почему-то испачкалась и стала водить пальцем по подбородку.

– Да, не совсем.

– Манеры, – сказала Холли, обращаясь к Эрике.

– Что ты такое говоришь? – вскинулась Эрика.

Ребенок несет какую-то чушь. Ей пришло на ум, что она сейчас накинулась на Холли в точности так, как делала это Сильвия, когда Эрика была ребенком. Стоило Эрике начать рассказывать что-то матери, как та обрывала ее: «Что ты такое говоришь?» И Эрика подумает, бывало: «Дай закончить, и тогда узнаешь, что такое я говорю!»

– Ты забыла сказать спасибо, – с испуганным видом промолвила Холли. – Оливеру.

– А-а, – протянула Эрика. – Ну конечно. Ты права. Извини, Холли, я не хотела тебя напугать.

Эрика увидела две огромные слезинки, повисшие на нижних ресницах больших голубых глаз Холли. Дело не только в ее резкости. Не такая уж Холли обидчивая.

– Холли… – сказала она. – Холли, детка. Все хорошо, дай я тебя обниму, правда, кажется, я сейчас… извини.

Ей было невмоготу. Сейчас Холли нуждалась в ее поддержке, но она была не в том состоянии. Она протянула кружку Оливеру, и он с удивлением подхватил ее как раз вовремя, не дав выскользнуть из рук.

– Я такая сонная.

И она позволила черному омуту небытия поглотить ее. Она еще слышала телефонный звонок, но было слишком поздно, она была не в силах вернуться, не в силах противиться чему-то большому и мощному.

* * *

Оливер смотрел на свою бесчувственную жену, едва узнавая ее. Она напилась и вырубилась. Придет в себя только к утру. Прежде он никогда не смотрел на жену с неприязнью, но, глядя сейчас на ее поникшую голову и разинутый рот, он испытывал негодование. Они еще не знали даже, все ли в порядке с Руби. Как она могла заснуть? Ну разумеется, пьяницы всегда засыпают.

Но она не пьяница, напомнил он себе. Она просто выпила. Впервые за время их знакомства.

– Наверное, она замучилась, – глядя как завороженная на Эрику, сказала Холли.

Оливер улыбнулся, услышав, как Холли употребила слово «замучилась».

– Думаю, ты права. Она замучилась. Как твой шоколад? Не слишком горячий?

– Нет, не слишком.

Она осторожно отпила из чашки. На ее верхней губе остались маленькие молочные усы.

– Оливер, – тихо позвала Холли.

Она подняла свою маленькую синюю сумочку, и глаза ее вновь наполнились слезами.

– Хочешь, чтобы я спрятал ее в надежное место? – протягивая руку, спросил Оливер.

– Оливер, – вновь сказала она, на этот раз совсем тихо.

– Что такое, милая?

Оливер присел перед ней на корточки. На нем все еще была мокрая и грязная одежда из фонтана.

Холли наклонилась вперед и принялась что-то настойчиво шептать ему на ухо.

День барбекю

Бабушки и дедушки прибыли в больницу одновременно.

Клементина вышла из отделения интенсивной терапии, чтобы быстро позвонить Эрике, сообщить о состоянии Руби и договориться, чтобы Холли пробыла у них чуть дольше, пока они не договорятся, где она переночует.

К ее удивлению, по телефону Эрики ответил Оливер. Он сказал, что с Холли все в порядке. Они с Эрикой смотрели телевизор, сидя на диване. Он сказал, что Эрика усну ла, и, судя по голосу, его это немного смущало, но в остальном он разговаривал в своей обычной манере – вежливо и сдержанно, иногда откашливаясь, как будто это обычный вечер, как будто Эрика только что не спасла Руби жизнь.

С того места на площадке второго этажа, где стояла Клементина, ей был виден первый этаж больницы и раздвижные входные двери. Сначала она увидела, как в дверь торопливо вошли родители Сэма. Они были явно взволнованны. Наверное, попали в тот же транспортный затор, что и она с Тиффани, и так же сильно нервничали. Отец Сэма вырос в сельской местности и питал отвращение к светофорам.

Она смотрела, как эти четверо хватаются друг за друга, как выжившие после природной катастрофы в лагере для беженцев. Ее отец, одетый в домашнюю одежду – джинсы и вытянутый джемпер, – в которой никогда не вышел бы на люди, обнимал миниатюрную мать Сэма, а та, подняв руки, прильнула к нему, и это выглядело весьма непривычно. Клементина увидела, что отец Сэма положил руку на плечо матери Клементины, и оба они подняли голову, изучая больничные указатели, чтобы понять, куда идти.