Олигарх с Большой Медведицы - Татьяна Устинова

– Я собираюсь! – крикнула в ответ Лиза. – Уже почти готова!

Она помешивала одной рукой кофе, который поднимался вкофейнике, а во второй держала трубку. Из одежды на ней были трусики, лифчик,колготки и фартук с оборкой вокруг кармана и бантом на заднице. Белоключевскогоэтот фартук приводил в экстаз. Собственно, только на это и был расчет, ибособираться она даже не начинала.

Он вошел и увидел задницу с бантом. И замер, Лиза спиной этопочувствовала.

– Лиза, – бубнила в трубке Дунька, – а может, вы как-нибудьбез меня, а? У меня голова грязная, а здесь мне помыть все равно не дадут.Кретины. Ну, Лиза-а!..

– Нет, без тебя никак.

– Скажи ей, что мы приедем часам к двенадцати, –распорядился Белоключевский, подошел и обнял ее сзади холодными здоровымиручищами. Лиза прислонилась к нему спиной. Он сунул ухо к трубке, чтобы тожепослушать Дунькины причитания, и некоторое время терпеливо внимал им.

Лиза «подавала реплики» – так у них с сестрой называлосьсочувственное мычание и поддакивание, когда ничего другого уже невозможнопридумать, и они обе это знают. Дунька должна поныть, а Лиза должна ее нытьевыслушать, по-другому никак.

Потом Белоключевскому надоело, он трубку у Лизы забрал исказал в нее, что они скоро приедут и пусть Дунька их ждет.

Потом они некоторое время судорожно целовались – фартук непропал зря! – и за поцелуями Белоключевский забыл, что нужно ворчать по поводутого, что им пора уезжать, а она еще не готова. Он забыл и вспомнил, толькокогда допил кофе и докурил сигарету, а Лиза все еще не спустилась сверху,продолжала топать и ронять какие-то предметы – как будто мебель переставляла!

Вот и пойми этих женщин! Что им нужно для того, чтобы простособраться и выйти из дома?!

Конечно, они выехали с опозданием, и всю дорогу он курил исопел, но она уже нискрлько не боялась его сопения и быстро уснула, как только«Вог» выполз на МКАД и встал в длинную очередь желающих ехать.

Снегопад – ежегодное непредвиденное зимнее стихийное бедствие– как правило, ввергал дорожные службы в состояние комы, а автомобили вдлиннейшие пробки.

– Ну конечно, – бормотал Белоключевский, – мы же на знойномюге живем, в Африке почти что. Дороги чистить никто не умеет. Не знает как.Техники нет. Мозгов тоже. Мы тут, черт побери, до вечера простоим.

– М-м?

– Ты спишь, и спи себе.

– М-м?

– Надо было ехать на метро.

– М-м?

– Быстрее бы приехали, а нам еще за твоей сестрой переть!

Он еще долго ворчал, она то слушала, то нет, мычала,поднимала брови – в общем, «реплики подавала», – и думала только о том, что импредстоит.

Ничего хорошего не предстояло, и Лиза мечтала об одном:чтобы этот день оказался уже позади так же, как арест жены Белоключевского, иони стали бы жить дальше, словно перешагнув границу.

Она знала, что так не бывает, не может быть, значит, надопросто дождаться вечера, когда все уже останется позади.

Навсегда.

Вечером уже можно будет думать о другом, например, о том,что нужно купить на Новый год сгущенку для торта «Прага». Лиза уже несколькораз покупала, но Белоключевский все поедал.

К Фиониной галерее они приехали уже почти в сумерках,правда, декабрьские сумерки всегда наступают рано, как будто дню лень тянутьсяи хочется поскорее залечь в берлогу – до следующего серого и снежного рассвета.

В галерее все были на своих местах, кроме непутевого ФедораПетровича Малютина, отсутствовавшего по неизвестным причинам.

Фиона Ксаверьевна вешала картину. То есть вешал ее человек всинем комбинезоне, а она стояла в некотором отдалении и критически смотрела,как он это делает.

– Пожалуйста, чуть-чуть левее. Нет, юноша, я сказалачуть-чуть, а вы сдвинули на полтора метра! Теперь правее. Правее, юноша, вверхне надо! Вы меня слышите?

Пятидесятилетний «юноша» сопел, обливался потом от усилий,стараний и желания «быть полезным», а Фиона все никак не могла выбратьнаилучшее и наивыгоднейшее положение, когда охранник доложил о том, что «к нейпришли».

Она оглянулась и замерла.

Странным взглядом, в котором было все на свете, даже паникав нем мелькнула, и страх по-заячьи пробежал и исчез, она окинула троих –Белоключевского в дохе, Лизу, к которой нынче идеально подошло бы определение«бедная», и Дуньку, выглядывавшую из-за ее плеча. На голове у нее был платочекот «Эрме» сказочной красоты. Платочек в больницу привез Белоключевский, когдазабирал ее, следовательно, он был новый, непривычный, радостный, и Дунька вкаждой полированной поверхности ловила свое отражение – в платочке.

– Евдокия? – спросила Фиона, и голос у нее дрогнул. –Евдокия, как ты сюда попала?

– Я ее привез, Фиона Ксаверьевна, – галантно сказалБелоключевский и, кажется, едва удержался, чтобы не щелкнуть каблукамисолдатских ботинок, поставленных по всем правилам бального этикета, пяткивместе, носки врозь. Лиза дернула его за доху.

– Я понимаю, но ведь ты в больнице! По крайней мере былавчера, когда я о тебе справлялась! Зачем ты ушла оттуда?

– Я ее забрал, Фиона Ксаверьевна, – опять вступилБелоключевский. – Позвольте нам быть вашими гостями! Мы ненадолго.

– Дуня? – негромко сказала издалека Вера Федоровна. –Здравствуйте. Как вы себя чувствуете?

– Вполне сносно, – объявила Дунька. – А вы надеялись, что яумру, да?

– Евдокия, что ты говоришь!?

– А меня по голове ударили, – безмятежно сказала Дунька. – Ятеперь могу все, что угодно, говорить, и ничего, пожалуйста!

– Может быть, вы присядете? Фиона Ксаверьевна, может, податьсюда стулья? Или сварить кофе?

Фиона озабоченно взглянула на часы. Она играла свою рольбезупречно, и только Вера видела, как она напряжена, недоумевает и, пожалуй,опасается. Чего?..

– Уже скоро подадут чай, – сказала Фиона задумчиво, словнорешая серьезную проблему. – Но если хотите, я могу попросить сварить кофе, этоне слишком затруднительно.

– Я хотел бы поговорить с вами, – повторил Белоключевский,проигнорировав и чай, и кофе, и все затруднения, связанные с ними. – Мне естьчто вам сказать.

– Именно мне?.. – уточнила Фиона, подумав. «Юноша» скартиной маялся и вздыхал, мечтая получить еще немного инструкций и указаний иуже покончить наконец со столь многотрудным делом.

– И всем вашим коллегам и друзьям, – с приятной улыбкойсказал Белоключевский. – Именно всем.