Гибель "Курска". Неизвестные страницы трагедии - Владимир Шигин

— Это наш белый ангел! — поясняет мне комдив с нескрываемой грустью. — Думал, что он нам поможет!

Комдив не может себе простить, что во время отхода «Курска» не пошел его проводить. Но именно в тот день он с самого утра принимал прибывших из училищ лейтенантов, которые в парадных тужурках и при кортиках толпились у кабинета тактической подготовки. Когда познакомился со всеми и выглянул в окно, «Курск» уже отошел. Если бы знать что-то наперед!

В комнате боевой славы мне показали переходящий кубок за лучшую ракетную стрельбу. Кубок этот принадлежал «Курску». 11 августа подводный крейсер выполнил еще одну, на этот раз свою самую последнюю, стрельбу, которая была оценена командованием на «отлично». Теперь кубок перестал быть переходящим и навсегда останется памятью о доблести погибшего экипажа.

Напротив штаба дивизии, на берегу Ара-губы, металлический шестиконечный крест. Его поставили несколько лет назад. Точно такие же кресты я много раз видел в зарисовках о старых полярных экспедициях. Именно такие кресты на таких же каменных почти безжизненных берегах ставили павшим первопроходцам. А потому для меня этот крест как первый памятник экипажу «Курска».

Через несколько дней, во время очередного посещения дивизии, становлюсь свидетелем, как Кузнецов проводит совещание. Выходит в коридор и говорит, поторапливая своих подчиненных:

— Давайте-давайте, отцы-командиры, и вы не задерживайтесь, товарищ-штаб!

Взаимоотношения почти семейные. Все очень боятся, как бы в связи с последними событиями никуда не ушел комдив. Видно, что его не просто уважают, но и любят. А такое я встречал за всю свою службу весьма и весьма не часто.

В обиходе подводники 7-й дивизии именуют свое соединение емко — «дивизия “Россия”»! На входе в штаб на стене чьи-то самодельные, но искренние стихи:

Подводник — это звание такое.

Неси его с поднятой головой.

И хоть не все подводники — герои,

Но в жизни из них каждый был герой…

* * *

Знакомлюсь с начальником боевой подготовки дивизии Сережей Ковалевым. Он увлекается историей флота, читал мои книги. Тут же находим общих знакомых. Мой одноклассник по гремихской школе Юра Борозинец его однокашник по Ленкому. Еще раз убеждаешься, как тесен наш флотский мир. У Сергея жена в отъезде, и вечером он приглашает к себе. Покупаем бутылку. Пытаемся вроде бы говорить о темах давних, но разговор то и дело все равно возвращается к «Курску». Вообще, с кем бы и на какие темы во время пребывания в Видяево ни говорил, обязательно все в конце концов сводится к «Курску». Основной вопрос: что же случилось с подводным крейсером? Но ответа нет.

* * *

С командирами кораблей Олегом Якубиной и Володей Соколовым идем на «Воронеж». Ребята показывают мне корабль, ведь «Воронеж» однотипен «Курску». Долго стоим в девятом отсеке. Вот он, тот самый АСЛ, известный теперь всей стране: массивное стальное кольцо люка и переносной вертикальный трапик, как шаткая тропа к спасению. В командирской каюте поднимаем по поминальной чарке. Потом обедаем в кают-компании. Весь обед в гробовой тишине. Тих даже лейтенантский стол. У мальчишки-вестового на груди большой крест. Его перевели на «Воронеж» буквально за несколько дней до выхода «Курска» в море. Говорит, что крест его и спас, да, наверное, еще мамины молитвы. Беда придавила всех. Вечером приглашаю Олега с Володей к себе в гостиницу. Приглашение принимается.

После дневной беготни накрываю импровизированный стол. Приходят Якубина и Соколов, но не одни. С ними командир «Пскова» Игорь Хрипунов и еще несколько человек. Первая чарка — поминальная, вторая и третья — тоже… Пытаюсь выяснить их версии гибели лодки. Ребята высказывают свое мнение, даже горячо спорят. Похоже, этого вопроса все ждали. Потом Володя Соколов говорит за всех:

— Если честно, то никому ничего не понятно! Объяснения произошедшему у нас нет! Случилось нечто страшное, но что, никому не известно!

У всех полное недоумение: потопить «Курск» просто невозможно! Огромное водоизмещение, современные средства борьбы за живучесть, великолепный экипаж и лучший командир!

Дальше разговор какой-то неровный. Перескакиваем с пятое на десятое. Каждый хочет высказаться, я тоже. Хорошо понимаю командиров. У них наболело и они пришли к заезжему писателю, чтобы поделиться со свежим человеком наболевшим. Почему-то считают, если я из Москвы, должен знать все. Но я, кроме слухов, толком ничего не знаю и явно этим всех разочаровываю.

— Гена Лячин должен был поднять Андреевский флаг на Средиземном море. Не успел. Но мы его там все равно поднимем! — это командир второго экипажа «Курска» Олег Якубина.

Общее мнение, что в трагедии корабля все же присутствовало некое внешнее воздействие.

— Нам бы только в море, а там мы за Гену и его ребят посчитаемся! — это командир «Пскова» Игорь Хрипунов…

Всех интересует вопрос, что с днищем «Курска». Возможно, удар был оттуда.

Кто-то, сидя на прикроватной тумбочке (стул в номере у меня всего один), отвернулся, и я вижу краем глаза, как он вытирает предательски нахлынувшие слезы.

Спрашиваю:

— Мог ли быть таран?

Ребята тут же рисуют на обрывке бумаги всевозможные варианты. Командир «Костромы» Володя Соколов, как летчик, показывает мне все на руках. Грешит на американцев. Соколов вспоминает столкновение его лодки с «Батон Руж». Тогда, несмотря на все предъявленные доказательства, американцы упорно молчали как партизаны и признались в своей вине лишь несколько лет спустя. Но ведь тогда все обошлось без человеческих жертв!

— А торпеда?

После довольно живой дискуссии все приходят к выводу, что торпедной атаки быть не могло. Во-первых, торпеда наводилась бы на шум винтов, то есть на 9-й отсек, а не на носовой. Во-вторых, в этом случае у Лячина было время на принятие решения, и такой командир, как Гена, нашел бы выход в такой ситуации. Он бы однозначно всплыл и передал сигнал, что подвергся атаке. Кроме того, совсем рядом была наша АМГ и лодки, они бы сразу разнесли супостата вдрызг, те ж, в конце концов, не самоубийцы, все понимали. Одно дело напасть на нашу лодку где-нибудь втихаря в океане, совсем другое дело в полигоне на виду всего Северного флота!

Расстаемся за полночь. Соколову утром надо быть в готовности идти на торпедолове к месту гибели «Курска».

— Дай Бог, чтобы пустили, хоть цветы опущу на Генину могилу! — говорит он, уходя.

— Будете писать, напишите всю правду и об экипаже, и о том, что произошло! — просят все, пожимая руку на прощание.

— Для этого и приехал! — отвечаю. — Что смогу сделаю!

— Мы будем ждать!

* * *

Выходя из ДОФа, вижу пожилого мужчину. Он мертвецки пьян. Бредет к ДОФу и все время падает. Голова обвязана бинтом, на котором проступают следы еще свежей крови. Встречные помогают ему подняться, даже отряхивают, и он, шатаясь, упрямо продолжает свой путь. Наконец он на крыльце Дома офицеров. Ступеньки преодолеть не удается, и мужчина в очередной раз падает. Из ДОФа выбегают две женщины и, взяв под руки пьяного, что-то долго ему говорят, а затем медленно и бережно ведут по направлению одного из домов. Это отец одного из погибших. Все родители уже почти разъехались, а он все никак не может. Горе сломило этого человека, и он пытается топить его в водке. Сумеет ли он взять себя в руки и справиться с бедой? На мгновение представил себя на его месте, и сразу стало страшно. Не дай Бог…