Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

Меньше всего я ожидал увидеть здесь, в заурядной «Розе пустыни», бывшего начальника отдела «К» службы безопасности области. Собираясь кутнуть, он обычно хоронился в стороне от любопытных глаз, в отдельных кабинетах кафе и ресторанов. Но теперь-то что прятаться! И вот он сидит напротив, глаза навыкате, бритый череп бугрист и непропорционален, и лишь в зрачках прежняя цепкость сменилась странной размягченностью сродни тоски у выброшенной на улицу собаки.

Неужели и у меня теперь такой же неприкаянный взгляд? Или надежда на содействие Олефира пока еще разводит нас по разным берегам жизни? Но река с каждым годом обезвоживается, мелеет и иссякает, берега сходятся — и рано или поздно все мы окажемся в одной, завершающей точке бытия…

Официантка принесла два бокала с коньяком и блюдце со слезоточивым лимоном, нарезанным кружками и щедро присыпанным сахарным песком.

— Я уже пьян, набрался под завязку! — сипло сказал Гарасим, но бокал все-таки поднял и, поглядев сквозь стекло на свет, добавил: — С вами одну рюмашку осилю, а больше не стану.

— Что так?

— А потому что все гниды!

— Кто это — все?

— Все! И вы, и я, и особенно они! — многозначительно указал пальцем на потолок Леонид Карпович и покривил в ухмылке рот. — Сказали бы: иди, Гарасим, подобру-поздорову, отдохни, потому что надобно уступить место хорошему человеку. Так нет же, сперва пороются в нужнике, насобирают дерьма… На кого в наше подлое время нельзя нарыть компромата? Кто у нас чистенький? — Он внезапно закрыл глаза и глубоко задышал носом, но через секунду встрепенулся и продолжил как ни в чем не бывало: — Мы и на вас, Евгений Николаевич, рыли. Да, было контрразведывательное дело — еще тогда… И не одно. Повыше тебя людей слушали, так что… Власть, друг мой, такая зараза! Была, понимаешь, служба безопасности как бы сама по себе, и вдруг какой-то прокурорский надзор! Лезете, суетесь, командуете! Кто же будет рад? А кроме всего прочего, многие стали втираться в бизнес, крышевать, сращиваться. У вас свои сферы влияния, у нас — свои. При таком раскладе кто о ком больше знает, тот и наверху. Как ты хотел? И в доме у тебя побывали — как водится, негласно. Спи спокойно, ничего такого не нашли. Однако небогато живешь! А разгорелся скандал с интернетом — мы все материалы сразу уничтожили, и следа не осталось. Это лишь я под рюмку да по старой дружбе тебе шепнул, а станешь официально спрашивать, так ни-ни!..

Гарасим снова собрался задремать, но овладел собой и рывком поднялся из-за стола.

— Пойду я, Евгений Николаевич. Слабею без тренировки: выпью лишку — и тянет в дрему.

Со спины некогда грозный, а теперь бывший начальник отдела «К» и в самом деле показался мне слабым, едва ли не беспомощным: плечи у него провисли, походка стала неверной, шаркающей и, когда шел, его несколько раз качнуло на столики.

«Вот и еще одна странная история открылась, — как о чем-то давнем и полузабытом, подумал я о событиях прошлого года. — Может, и вправду нет в жизни ничего тайного, что не стало бы явным?»

В кармане ожил, завозился, зазвонил мобильный телефон. Что сегодня за день, право? Я не спеша допил коньяк, пожевал кисло-сладкий ломтик лимона, потом нажал кнопку ответа и с удивлением услышал голос жены:

— Почему не берешь трубку? Я тебе несколько раз сегодня звонила. Не хочешь разговаривать? — спросила она, и мне показалось, что мы только вчера расстались и о чем-то, обыденном, но очень для нас обоих важном не успели договорить.

— Ерунда! С чего бы мне не хотеть? На пятиминутке включил — как это называется? — профиль «Без звука», а после забыл перевести в нормальный режим. Вот и не услышал. Прости.

— Говорят, у тебя на работе неприятности?

— Кто говорит? — с внезапно накатившей злобой пробормотал я, более всего на свете опасаясь в эти минуты ее жалости.

— Не помню. Говорят… Неважно кто… — Она помолчала, затем нарочито будничным, бесцветным голосом предложила: — Может, тебе что-нибудь нужно? Приготовить, постирать, убрать в доме?

— Решила вернуться или в тебе проснулась мать Тереза? — выкрикнул я звенящим, злым голосом. — Если надумала возвращаться, милости прошу. А из жалости мне ничего от тебя не надо!

— Дурак набитый! — вздохнула жена и отключилась от связи.

И я вздохнул вслед за ней: на мгновение показалось, что она говорила из нашего дома. Оттуда, где из окна виден сад, где в камине горят дрова и где старый кот, Абрам Моисеевич, лежит у нее на коленях и, жмуря желтые бандитские глаза, неотрывно смотрит на яркие языки пламени…

Кажется, Ремарк написал когда-то, что Божий замысел относительно человека сильно отличается от его воплощения. Замыслил Бог сотворить человека «по образу Нашему, по подобию Нашему», а что получилось в итоге? Ведь образ или подобие еще не есть суть. А по сути своей человек разумный ближе к животному: те же повадки и инстинкты, довлеющее право сильного перед слабым и первобытный страх слабого перед сильным. И никакие увещевания, никакие заветы или заповеди не помогали и не могли помочь. Уж, казалось, чего больше: Сын Божий был послан на землю с благой вестью, но люди — те самые, которые «по образу и подобию» — Его зверски убили. Пусть злодейство совершилось две тысячи лет назад, но не факт, что в наши дни человечество поступило бы как-нибудь иначе.

Все это я сказал, с совершенно внятным и прозрачным подтекстом, еще одному заместителю прокурора области, Котику Владимиру Елисеевичу, с которым мы пьем горькую в комнате для отдыха, смежной с его кабинетом.

Рабочий день давно окончен, за окном — ноябрьские сумерки, дождь со снегом, тягучая гриппозная слякоть. Идти домой не хочется: у меня — очаг холоден, пусто и одиноко, у Котика — давняя привычка засиживаться на работе допоздна; кроме того, он не дурак выпить и — с тайным умыслом или в силу характера — позволяет себе расслабиться то с одним начальником отдела, то с другим. Сегодня моя очередь… Нет, тут же категорически возражаю себе я, не очередь, я не опускаюсь до стояния в очередях, а спонтанный, наперед не оговоренный выпивон. Я всего лишь зашел подписать какую-то бумагу, мы переглянулись — и Котик молча потянул из кармана несколько хрустящих купюр…

Котик лет на двадцать младше меня, чего не скажешь по его внешнему виду. Он хитер, удачлив и заласкан жизнью, что не могло не отразиться, и весьма пагубно, на всем его облике. Когда-то живое и красивое, его лицо в последние год-два слегка обрюзгло и приобрело нездоровый цвет, кожа на щеках и шее привяла, под глазами водянисто набрякли мешки. Даже при высоком росте и широких плечах видно, как со всех сторон из Владимира Елисеевича выпирают, точно тесто из дежки, плывуны-телеса, — поэтому ремень у него всегда провисает под животом, а молния на брюках напряжена и готова разъехаться. Один раз в несколько месяцев Котику становится невтерпеж, собственные телеса донимают его, и он садится на строгую диету: не ест и не пьет, питается кашкой, принимает какие-то гомеопатические таблетки и проходит курс массажа. Но вскорости приходит черед очередного большого или малого праздника или случается еще какое-нибудь торжество, и Владимир Елисеевич срывается в пике, пьет, ест и — опухает, опухает. «Что за напасть! Опять острый мордит! — жалуется он, тиская перед зеркалом подбородок и щеки. — Снова какая-то гадость всего обсыпала! Нет, надо бросать пить, пьянству — бой!» Но как тут бросишь? — очередные приятели ждут, позвякивая пакетом с выпивкой, в приемной…