Двоедушница - Рута Шейл

До чего же трудно было подобрать слова! Все, что приходило на ум, имело мало общего с тем, что в действительности хотела бы сказать Бо.

– От лукавого? – нашлась она наконец.

– Даже если и так… – проговорила та задумчиво, но тут же оборвала себя: – Когда ты увидишь эту девочку, то поймешь, что не права. Она – часть Божьего промысла. Он послал ее сюда, чтобы мы поняли, как сложен Его замысел и как много в нем того, что нам не дано понять… Сама Милена, те души, которые она провожает в мир иной, – что это, если не свидетельство Его бытия? А о том, что ждет нас всех после кончины, мы с сестрами никогда не спрашиваем. Есть знание, которого даже самый крепкий рассудок не выдержит.

Последняя фраза напомнила Бо историю, рассказанную Игни о своем бывшем друге Девлинском. Она открыла рот, чтобы об этом сказать, но неожиданно для себя выдала:

– А если ребенка тошнит в церкви, это значит, что он одержимый?

– Это значит, что он плохо переносит духоту, – с отрадной сердцу Бо серьезностью произнесла монахиня и зна́ком пригласила свою спутницу в очередную комнату.

Под потолком вспыхнула лампа дневного света. Осматриваясь, Бо с удивлением заметила над дверью другую – кварцевую. Точно как в больнице. В остальном же это был, скорее, учебный класс с меловой доской, учительским столом и двумя рядами парт напротив.

За одной из них, прилежно сложив перед собой руки, сидела светловолосая девочка в ярком свитерке, джинсах и кедах с розовыми шнурками. При виде вошедших она встала. Ее лицосветилось от радости.

– Bon soir, maman, – жизнерадостно произнесла девочка с идеальным, на взгляд Бо, произношением. – Enchantee de vous voir[5].

Монахиня засмеялась низким грудным смехом:

– Скоро не я, а ты будешь давать мне уроки, дорогая.

– Pronociation comme ça? Pas très vite[6].

Бо зажмурилась и помотала головой. Открыла глаза – гордый собой Тин никуда не делся. Как и второй, который Мавр, он же Волхв.

Вот только вошли они не через дверь…

Бо размышляла об этом все то время, что девчонка обнималась с приятелем, а затем переводила взгляд с одного незнакомца на второго и дважды представлялась в ответ на их имена, озвученные матушкой Варварой.

– Можно Мила сегодня прогуляет урок? – нахально поинтересовался Тин, не выпуская ладошку девочки из своей.

Наставница поджала полные губы и скрестила руки на груди.

– Смотря что она получит взамен знаний о том, откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть.

Мавр прыснул в кулак. Бо сдержала рефлекторный зевок только из уважения – все эти «Повести временных лет», «Поучения Владимира Мономаха» и прочие аще, ся и елиже в средней школе делали ее несчастной.

Тин расплылся в широченной ухмылке.

– Уроки французского!

– Только чтоб никаких мне азартных игр, – шутливо погрозила пальцем матушка Варвара.

Тин клятвенно ее в этом заверил. Кажется, они друг друга поняли[7].

Кто бы мог подумать, что в голове у этого не слишком аккуратного мальчишки, который днями и ночами торчал в штабе поискового клуба, водятся такие лингвистические познания?.. Сейчас-то Бо понимала, что их бессменным ночным дежурным был вовсе не Костик, а этот самый Тин, который вышагивал сейчас рядом, спрятав руки в карманы потрепанной куртки. Милена и Мавр ненамного их обогнали – оставшись без общества монахини, оба мгновенно позабыли о необходимости вести себя тихо и общались теперь в полный голос. Только когда сверху вдруг донесся чей-то плач, резко сбавили тон.

– Ты где так по-заграничному научился? – поинтересовалась Бо. Тин просиял, как начищенный медный пятак:

– Шестьдесят седьмая гимназия. И это я еще прогуливаю…

Надо же, а с виду тот еще вундеркинд.

Бо посмотрела вперед, туда, где подпрыгивающая от избытка чувств девчонка взахлеб рассказывала о чем-то мрачному питерскому недомертвецу лет на десять себя старше. Сумка Hello Kitty хлопала ее по спине.

– А ты говорил, что она слабоумная.

– Умственно отсталая, – поправил Тин. – Диагноз – выраженная имбецильность. Ее первая душа не разговаривает и ходит под себя. Но Милка очень ее любит. Каждую ночь до рассвета сидит у кровати, расчесывает ей волосы, разговаривает… Они ведь сестры.

– Кто? – не поняла Бо.

– Да Милены же. Когда все произошло, Милке было десять – почти как сейчас. Отвратительная история… Отчим-алкоголик, мать на восьмом месяце. Праздновали день рождения Милкиной тетки, пьянка затянулась до утра. Гости разошлись по домам, а этот говнюк растолкал спящую жену и начал выгонять из дому за добавкой. Та возмутилась, может, послала его куда подальше. Мужик рассвирепел, схватил пустую бутылку и начал ее избивать. От шума проснулась Милка. Подскочила к матери, закрыла ее собой. Очередной удар попал ей в висок. А потом…

– Тин.

Он продолжал с болью всматриваться в белую кошачью мордочку на сумке подруги.

– У Милкиной матери начались роды. Отчим запретил вызывать «скорую». Взял на руки умирающую Милку и вынес ее на мороз, в гараж. Пока его не было, женщина смогла позвать на помощь. Так Милка дважды спасла ей жизнь…

– Она назвала новорожденную именем умершей старшей дочери?

– Да. И отказалась от нее через год, когда стало ясно, что с девочкой не все в порядке. Она думала, что поступает правильно, доверяя больную дочь профессионалам. Так она дважды предала ее. L’enfer est plein de bonnes volontés et désirs[8].

– Твой французский ужасен, – без тени улыбки сказала Бо.

– Извини.

– К тому же, я ничего не понимаю, и меня это бесит.

– Извини.

Милена и Мавр уже дожидались на улице. Запрокинув голову к небу, Бо увидела звезды – много, как никогда в жизни, будто чья-то рука щедро сыпанула их на небосвод. В ночном воздухе пахло акацией. Она помнила этот запах с детства – оттуда, где бились о бетонные плиты набережной волны цвета бутылочного стекла, и страшно было даже подумать о той глубине, что таится прямо здесь, в паре метров от кончиков белоснежных носочков, которые виднелись в вырезе босоножек, а если обернуться, то можно было увидеть за городом, за всеми его домами и улицами – горы…