Русская армия между Троцким и Сталиным - Леонид Млечин

«Ни мира, ни войны», — говорил в Бресте Троцкий не потому, что не слушался Ленина, а потому что отказ от Прибалтики, Украины, западных областей Белоруссии был страшен для большевиков, ставя на них клеймо предателей интересов России, подкрепляя обвинения в адрес Ленина как агента германского генштаба. Почитайте Троцкого и увидите, что ЦК РКП(б) своей тактикой «ни мира, ни войны» специально провоцировал новое наступление немцев, их приближение к Петрограду, чтобы еще раз показать народу, что иного выхода, как подписать Брестский мир, не остается…»

Выслушав заявление Троцкого, делегации Германии и Австро-Венгрии склонялись к тому, чтобы принять состояние мира де-факто. Российская делегация вернулась в Москву в уверенности, что немцы наступать не будут.

14 февраля высший орган государственной власти Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет принял резолюцию: «Заслушав и обсудив доклад мирной делегации, ВЦИК вполне одобряет образ действий своих представителей в Бресте».

Однако немецкое командование сообщило, что с 18 февраля будет считать себя в состоянии войны с Россией.

Не все в России сокрушались, когда немцы начали наступление. Напротив, были люди, которые надеялись, что немцы уничтожат большевиков, и сожалели, что немецкое правительство готово в обмен на подписание мира фактически заключить союз с большевиками.

Писательница Зинаида Гиппиус, ненавидевшая революцию, 7 февраля 1918 года записывала в дневнике:

«Германия всегда понимала нас больше, ибо всегда была к нам внимательнее. Она могла бы понять: сейчас мы опаснее, чем когда-либо, опасны для всего тела Европы (и для тела Германии, да, да!). Мы — чумная язва. Изолировать нас нельзя, надо уничтожать гнездо бацилл, выжечь, если надо, — и притом торопиться, в своих же, в своих собственных интересах!»

Когда немцы начали наступление, французы и англичане предложили России помощь. Часть членов советского руководства была против вообще каких-либо соглашений с империалистами. Троцкий считал, что, если предлагают помощь, надо этим воспользоваться. Ленин сформулировал решение так: уполномочить тов. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников.

Тем не менее было ясно, что с немцами придется договариваться, и желательно — быстрее. Но немцы выставили такие условия, идти на которые казалось заведомо невозможным.

Возмущенный Ленин сказал Троцкому:

— Да, придется драться, хоть и нечем. Иного выхода, кажется, уже нет.

Но минут через пятнадцать, когда Троцкий вновь зашел к нему, Ленин уже успокоился:

— Нет, нельзя менять политику.

Зинаида Гиппиус:

«Большевики совершенно потеряли голову. Мечутся: священная война! нет, — мир для спасения революционного Петрограда и советской власти! нет, — все-таки война, умрем сами! нет, — не умрем, а перейдем в Москву, а возьмут Москву, — мы в Тулу, и мы… Что, наконец? Да все, — только власти не уступим, никого к ней не подпустим, и верим, германский пролетариат… Когда? Все равно когда…»

В Москве между лидерами большевиков шли ожесточенные споры. ЦК отказывался подписывать мир с немцами, требовал защищать революцию с оружием в руках.

Теперь условия мира были еще хуже: Россия теряла Прибалтику и часть Белоруссии. Города Карс, Батум и Ардаган надо было отдать Турции. Признать независимость Украины, немедленно демобилизовать армию и уплатить Германии шесть миллиардов марок контрибуции.

Ленин доказывал необходимость капитуляции — никакие потери не имеют значения, можно отказаться от Польши, Финляндии, признать независимость Украины, лишь бы сохранить власть. Троцкий не был с ним согласен, но, понимая опасность ситуации, воздержался при голосовании. Ленинская точка зрения была принята. Если бы Троцкий проголосовал против Ленина, немцы могли взять Москву и Петроград и власть большевиков, возможно, кончилась бы…

Николай Васильевич Устрялов, приверженец идеологии национал-большевизма, который одним из первых пришел к выводу, что большевизм имеет глубокие национальные корни, считал, что политика Троцкого на переговорах с немцами — «наилучший выход из того положения», в какое попали большевики. И был возмущен Брестским миром: «Мир с Германией — моральное самоубийство русской революции».

Академик Александр Яковлев считает так:

— В отношении Брестского мира Троцкий занял более- менее приличную позицию. Ленин одним руководствовался — отдай хоть половину страны, но власть сохрани. А Троцкий был против мира с немцами. Дело не только в территориях, которые они могли захватить. Дело в контрибуции — и золото и сырье поехало на Запад, к немцам. Вопрос с территориями после поражения Германии был решен, а что ушло в счет контрибуции, не вернулось, там осталось.

Что же потом десятилетиями вызывало раздражение советских историков, описывавших историю Брестского мира? То, что тогда члены ЦК посмели голосовать не по указанию Ленина, а по собственному разумению… Тогда еще не было ни рабского послушания, ни чиновничьего безразличия. У участников этой исторической драмы были собственные взгляды, и они считали своим долгом их защищать.

Карл Радек описал споры, которые шли накануне заключения Брестского мира. Ленин говорил:

— Войну ведет не партия. Войну должен вести мужик. А разве вы не видите, что мужик голосовал против войны?

— Позвольте, как это голосовал? — удивленно переспросил Радек.

— Ногами голосовал, бежит с фронта.

«И этим дело для него было решено, — пишет Радек. — Брестская передышка давала тень надежды, хотя бы на несколько месяцев, и это решало все. Надо было, чтобы мужик дотронулся руками до данной ему революцией земли, надо было, чтобы встала перед ним опасность потери этой земли, и тогда он будет ее защищать».

Члены ЦК возмущенно говорили: «Как же мы будем заключать мир с правительством Гогенцоллернов?»

Ленин отвечал им:

— Вы хуже курицы. Курица не решается перешагнуть через круг, очерченный вокруг нее мелом, но она может для своего оправдания хотя бы сказать, что этот круг очертила вокруг нее чужая рука. Но вы-то начертали вокруг себя собственной рукой формулу и теперь смотрите на нее, а не на действительность. Вы хотите, чтобы мы погибли и чтобы победили капиталистические правительства во имя нашей революционной формулы…

Троцкий сказал Ленину:

— Мне кажется, что политически было бы целесообразно, если бы я, как наркоминдел, подал в отставку.

— Зачем? Мы, надеюсь, этих парламентских приемов заводить не будем.

— Но моя отставка будет для немцев означать радикальный поворот политики и усилит их доверие к нашей готовности действительно подписать на этот раз мирный договор.

Лев Давидович подал в отставку. На заседании ЦК Сталин, как записано в протоколе, сказал, что «он не делает ни тени упрека Троцкому, он также оценивает момент как кризис власти, но все же просит его выждать пару дней».