КГБ шутит. Рассказы начальника советской разведки и его сына - Леонид Шебаршин

Генерал только занес ногу над очередной неглубокой лужей, как в его сторону кто-то тявкнул родным серебристым голоском.

Так и есть! Ксю-Ша!

Собачка охотно бежала за довольно высокой, худощавой дамой, кутающей лицо в грубой вязки шарф. Разглядеть даму не было возможности, и Генералу показалось только, что ее нос как-то слишком короток и вздернут. Он хотел свистнуть, но собачка, умница, посмотрела ему в глаза, и Старик понял, что ни свистеть, ни приставать к даме или приманивать ее собачку не следует.

Изумившийся столь странной встрече Генерал совершенно спокойно смотрел на идущего по дорожке Юрия Михайловича Денисова. Денисов очень недолго был его заместителем по линии КР (контрразведки) в Тегеране и умер от рака в том самом госпитале на Пехотной в 89-м или 90-м году, а может быть, и раньше. Пожалуй, раньше, тогда, когда Генерал еще не возглавлял Службу. Денисов улыбался, топорщил красивые черные усы и вдруг прикинулся равнодушным, незнакомым человеком, безразлично взирающим на случайно встреченного Старика.

«Вот и еще один, умный, энергичный, старательный работник», – успел подумать Генерал, обернулся, но Денисов скрылся за углом.

…Буйная толпа штурмовала ворота советского посольства («Марг бар шурави», «Марг бар брежнев»), ее передовой отряд уже перемахнул через забор и рвался к зданию. Бесстрашный Денисов возглавлял отход наших скромных сил – четверых дежурных комендантов и пары собак. Стрелять было нельзя: многотысячная толпа ждала выстрелов, крови, воплей. Пока что это была масса довольно равнодушных, мобилизованных людей. От запаха крови толпа моментально сатанеет. Горе тем, кто этого не понимает. Маленькая запыхавшаяся кучка наших рванула через представительское помещение в длинный переход, задвинула тяжеленный литой засов в чугунные петли массивной двери, изготовила гранаты со слезоточивым газом. Как и положено командиру, Юрий Михайлович отступал последним. Собаки никогда не имели дела с толпой и удрали в глубь посольского парка. Они испугались, и винить их было нельзя. Толпа – огромный дикий зверь.

Резидент находился на четвертом этаже служебного, отгороженного железными решетками здания, смотрел вниз, скрежетал зубами, подавляя желание стрелять в бесчинствующих внизу погромщиков. Денисов был уже рядом и, задыхаясь, докладывал. Все было ясно, todo claro. Помощи ждать было неоткуда, не спешили на выручку десантники, не ревели на пограничной полосе танки, не рвались по взлетной дорожке штурмовики. Оставалось положиться на волю Божию и здравый смысл исламских властей.

Приостановился внизу тощий кудлатый душман в красной ковбойке, поискал у дорожки камень, долго его выковыривал из сухой персидской земли. Такая хорошая мишень – всего 12–15 метров от окошка, младенец мог бы влепить пулю ему в спину. Резидент пошарил машинально по подоконнику, пистолета не было, он был благоразумно запрятан и недосягаем. Возбужденный Денисов говорил, что стрелять нельзя, что будет еще хуже. Он был прав, совсем недавно такая же толпа взяла штурмом американское посольство, и его защитников спасло лишь то, что они не пролили крови. Американцев брали специалисты, они же лютовали вокруг советского посольства. Оставалось рассчитывать на то, что наших, нас хотят лишь припугнуть. Так оно и оказалось. Денисов был прав.

В лютой, с кислородным дутьем печи догорали секретные бумаги. Это тоже было правильно. Американцы сжечь свои документы не успели, и «студенты – последователи линии имама Хомейни» их опубликовали. Ужасно, как голому на многолюдной площади, было бы оказаться в таком положении.

Прошел Денисов через генеральскую жизнь, но почему-то поопасился признать его на Миусской тихой площади. Рано было?

И почему не позвала, не бросилась к нему Ксю-Ша? И кто же это, курносая, с окутанным грубым шарфом лицом? Генерал вроде бы догадывался, но признаться боялся. Он все еще по привычке рассчитывал на лучшее.

«Посмотри-ка свои фотографии тегеранского времени, а потом полюбуйся на личность в зеркале, да прикинь сюда еще мешковатое пальто, пятнистую кепку, озабоченную походку и подумай, узнаваем ли ты для старинных, оставшихся вечно молодыми приятелей? Частенько, встретив очень знакомое лицо, я мучительно пытаюсь вспомнить, как же зовут человека. Мы не были особенно близки или дружны, но регулярно встречались на каких-то совещаниях, возможно, бывали вместе в Кабуле, Ташкенте или Душанбе. Только намек, полсловечка – и я сразу же вспомню… Неужели я так изменился, что даже Денисов меня не узнал? Конечно, если бы мы увидели друг друга на залитой солнцем тегеранской улице или в бесконечных ясеневских коридорах… Другое было бы дело…»

Потрясенный недавними печальными событиями, а в общем-то всей своей прошлой жизнью, Генерал начинал временами про себя заговариваться, грань между миром теней и действительностью расплывалась, и требовалось усилие, чтобы ее восстановить. Не всегда хотелось такое усилие делать. У жизни в полудреме были свои преимущества. Да и какая же разница? Старика слегка задело лишь то, что его подчиненный, которому он откровенно симпатизировал, не разглядел за четырехугольным пальто и блинообразной кепкой своего старого начальника.

Во всяком случае, не столько странное поведение Ксю-Ши и Денисова, сколько само их появление в центре Москвы средь бела дня (в действительности было это в ранних сумерках) напомнило Генералу, что надо торопиться. Странная мысль: куда торопиться? Зачем? Любая частица вечности бесконечно мала и неизбежно затеряется в бесконечном множестве подобных же частиц. Устающее тело подсказывало эту нехитрую мысль, вековечную уловку малодушных, слабеющему разуму.

Прежде, давно, в лета активной и бурной деятельности, Генералу приходилось частенько соприкасаться с ветеранами Службы – людьми, знающими все и могущими все, людьми, хронически обиженными на любое новое начальство за то, что оно не востребует их опыт, мудрость и энергию. Многие из ветеранов в свое время пробегали стометровку из 12 секунд, толкали ядро под 15 метров, выполняли норму мастера или кандидата в мастера по шахматам или боксу, с легкостью брали 98 очков из 100 в стрельбе из пистолета. Время прошло, и ни один из них не смог бы повторить старые достижения, да и смешно бы было, если бы ветеран вдруг, надев шиповки, попытался соревноваться с молодыми. Почему-то редкий ветеран догадывался, что биологическое старение поражает не только мускулы и сосуды, но и мозг. Теперь Генерал сам перешел в непоколебимые ряды ветеранов, и его иногда тревожила мысль о невостребованности. Мир теней, ушедших навсегда друзей, драгоценной маленькой собаки (сможет ли кто-то ощутить, насколько важен для бывшего начальника Службы неосязаемый образ этого вечного существа?) позволял правильно видеть свое место в этом временном существовании. «Суета сует…»

И все же кто ее загадочная хозяйка?

* * *

Кстати, о времени. В молодости десяток лет, особенно десяток, опрокинутый в будущее, казался непостижимо долгим, практически вечностью, до краев заполненной всякими вероятными событиями: «Еще впереди три года учебы, через год могу получить капитана, скоро надо будет возвращаться домой, на будущий год Таня пойдет в школу…» Так и думалось, а скорее, не думалось, но само собой подразумевалось, что годам не будет конца. Теперь же прошлое становилось мерилом будущего и было ясно, что при любых обстоятельствах финишная прямая будет очень короткой. Генерал удержался и не стал припоминать всех тех, кого он знал совсем молодыми.