Мертвые воспоминания - Ирина Родионова

на далекий отзвук, который еле пробивался, рассеивался, шел сквозь сгустившийся воздух. Отец зашевелился, слабо, молитвенно, но Дана уже взялась за телефон. Ответила.

— Привет! — в восторге крикнула Аля. — Ты выздоровела?!

— Еще нет, — хрипло отозвалась Дана, стоя спиной и к окну, и к дивану. И к отцу. Каждый день Аля задавала ей один и тот же вопрос, и каждый день Дана хотела обрадовать ее новостями. Но сегодня она едва могла говорить.

— А чего такая грустная? — Аля не умела разговаривать тихо, она верещала и улыбалась, и даже мертвенные нотки в Данином голосе не могли ее испугать. — Угадай, чего я нарисовала!

— Чего?..

— Панду! Панду-маму и маленького панден… ой… пандочку, вот!

— Ты молодец.

Аля шумно задышала.

— У вас там чего, драконы?

— Нет. Тут только мы с папой.

— Передавай папе привет! — сказала она тише, но все с тем же детским счастьем от рисунка панды-мамы и ее панденка. И сразу будто хлынуло на голову холодным потоком, прокатилось внутри, подморозило. Дана поняла, отчетливо и ясно, что собирается сделать — она хочет сидеть и смотреть, как умирает ее отец. Не только ее, еще и Алин. И Аля, и Лешка лишатся его, пусть такого, но своего, настоящего.

Ее вырвало водой, она едва успела зажать трубку рукой и отдышаться. Наскоро попрощалась с Алей, пообещала ей перезвонить чуть позже, а то суп из кастрюли убегает. Утерлась, набрала телефон скорой помощи.

…Она так и просидела за столом, сковыривая ногтями слезающий лак с деревянной столешницы. В голове проносились не мысли даже, так, тени и изломы, отзвуки, но смысл их ускользал. Отец, может, и звал ее — клокотал горлом и больной грудью, иногда затихал, и Дана горбилась, и молилась лишь, чтобы он не умер до приезда врачей. Собственная жестокость казалась ей дикой, чужой, незнакомой. Да и пощечины, и сворованная отцовская машина, и разбитые губы, и даже сломанная материнская рука — все это стало вдруг далеко и плоско, что не захотелось вспоминать… Оказывается, это не было по-настоящему страшным.

Страшно было ждать.

Бригада поднялась к ним на этаж, когда Дана совсем потеряла счет времени. Она поднялась, прижимая клапаны маски к крыльям носа, качнулась, подумала взглянуть на родительский диван, но… За шкафом уже минут двадцать стояла мертвенная, ничем не нарушаемая тишина.

На негнущихся ногах Дана вышла в прихожую. Врачи были мрачными и усталыми, ленными от этого отупляющего чувства, медлительными. Маски едва болтались у них на подбородках, и Дане захотелось закричать.

— Папа умирает, — сказала она, только бы их поторопить.

— Как будто мы живые, — фыркнул молоденький фельдшер.

Конечно, отец не умирал. Такие, как он, не умирают до восьмидесяти, не выбив из Даны всю дурь и не поставив на ноги мелких. Она боялась, боялась страшно, почти до судорог, но знала, что он попросту не может умереть. Он никуда не денется, всегда будет рядом, а она вечно будет от него бежать. Ему плохо, и он едва держится, но врачи сейчас наколют его чем-нибудь в мышцу или вену, выпишут новых таблеток, капельниц, и все станет обычным. Дана сделает отцу холодный компресс на лоб, как мочила тряпки для температурящего Лешки, и все, все… Все.

— Фига се, — сказал фельдшер, ежась в синей куртке, великоватой для его худых плеч. — И правда помираем.

— Пакуем тогда, — распорядилась необъятная тетка, быстро выводя что-то левой рукой в планшете. Дана потопталась рядом с ними, не зная, что подать и чем помочь.

— В больницу? — переспросила, и голос почти зазвенел от облегчения. Так будет даже лучше. Отца заберут, и присмотрят за ним в больнице, и вытащат из умирания, которое пахнет гноем, болью и немощностью. Дана больше не будет сидеть напротив дивана и трястись, что отец уйдет по ее вине.

Молоденький быстро размотал маску с пластиковым шнуром и натянул ее отцу на голову, пригляделся к черным губам. Цокнул, полез за шприцом в шуршащей упаковке. Папа лежал с закрытыми глазами, и грудь его, впалая, едва вздымалась.

— Чего ему с собой взять? — Дане смерть как хотелось что-то делать: бегать по квартире, бросать вещи в пакет, только бы не стоять с приклеенным к отцу взглядом и не слышать это бесконечное повторяющееся «помираем» в ушах.

— Ничего ему не надо, он на аппарате будет лежать, в реанимации. Потом привезете. Мужиков лучше ищи.

— К… каких мужиков?

— А кто его вниз потащит? — почти весело спросил молоденький, постукивая указательным пальцем по шприцу, выгоняя воздух. — У меня грыжа, а Анна Петровна вообще барышня у нас. Соседей ищи, и одеяло теплое, пусть выносят.

— Но мы… У нас коронавирус, подтвержденный. Я из дома не выхожу, как же я… по соседям.

— Бегом ищи! — рявкнула Анна Петровна, не отрываясь от планшета. — Время не резиновое, папочка задыхается. Маску поплотнее, и пошла. Быстрее довезем и оформим, больше шансов поправиться.

И Дана бросилась в подъезд.

Глава 17. Маленькая и невыразимо огромная смерть

Кристина как раз начала новую работу — общение с заказчиком выдалось таким, что хотелось съесть кисть еще до первого мазка и притвориться слепоглухонемой, но деньги обещали хорошие, и здоровая кавказская овчарка Лада теперь сурово выглядывала из телефона. Кристина провела почти час, вглядываясь в непроницаемо-черные глаза охотничьей собаки — хозяин с гордостью утверждал, что она таскает уток лучше любой другой псины, а еще шутила, что если картина им вдруг не понравится, то они «откусят от Кристины приличный кусок, в виде компенсации». И захохотал в трубку.

Она невесело улыбнулась.

Настроения рисовать Ладу не было — с утра капал то ли дождь, то ли мокрый снег, и в комнате стоял бледный полумрак. Без перерыва рыдал Шмель, задыхался, заходился — весь вечер, всю ночь, весь день… Юра убежал в магазин за хлебом, напоследок глянув на Кристину так, что она накинулась и на него: так надоели его светлые романтичные помыслы, что стоит запереть Кристину с сыном, и она непременно разрыдается от избытка чувств, рухнет на колени, покается и все будет хорошо. Юра нахмурился на ее шипение, но домой не вернулся и спустя три часа — тоже, наверное, бродил где-то, пил кофе из картонных стаканчиков или завалился к одному из дебилов-друзей.

Кристина его почти ненавидела — и за попытки их со Шмелем примирить, и за побег, и за этот непрекращающийся вопль.

Нет, она пыталась с ним бороться. Брала Шмеля на руки, покачивала, мычала что-то себе нос и включала яркие мультики, но он выкручивался и орал, лупил по ней