Графиня Тьмы - Жюльетта Бенцони

— Вы были правы, — сказала она Лауре. — О такой радости и не подозреваешь, пока она не придет. Смотрите! Смотрите, милая моя, она уже сейчас прекрасна! Мы будем заботиться о ней, правда?

— Мы бы заботились о ней, будь она даже дурнушкой! — засмеялась Лаура. — Но, слава богу, она чудо как хороша!

Радость Марии-Терезии помогла Лауре справиться со своими собственными грустными воспоминаниями. Она, конечно, не забыла, какое счастье испытала при рождении своей дочери Селины. Она так была рада, что даже высокомерная складка у губ супруга, узнавшего, что это девочка, не трогала ее: у нее была Селина, и ей достанется вся неизмеримая любовь, которую она вот уже много месяцев носила в себе… И она девочка, а значит, останется с матерью, не то что мальчик.

В тот же день малышку нарекли именем Элизабет-Луиза-Антуанетта-Клотильда. 3 июня стал днем именин этой первой французской королевы, хотя такое же имя носили и королева Сардинии, сестра Людовика XVI, и мадам Елизавета. Девочка была записана дочерью Анны-Лауры де Лодрен, в замужестве маркизы де Понталек, и неизвестного отца, причем настоящая мать не выказала ни капли протеста. Наоборот, она нашла самые трогательные в мире слова и изъявления благодарности подруге за то, что та приняла на себя тяжкую ношу и подарила ее дочери имя, пусть и не слишком блестящее, но тем не менее принадлежащее гордому бретонскому роду.

— Не знаю, что уготовит ей судьба, — вздыхала она, ласково проводя пальцем по белокурому пушку, выбивавшемуся из кружевной пены чепчика, но, по крайней мере, она, не краснея, сможет называть имя своей матери… Не то что я, у которой нет даже права дать ей это противное имя Ботта. На самом деле я теперь просто никто!

С тех пор их жизнь сосредоточилась вокруг колыбели. Девчушка была очаровательна, и от нее все были в восторге.

Спокойный, улыбчивый ребенок рос и превращался в умненькую подвижную девочку. Элизабет с доброжелательностью смотрела на мир голубыми серьезными глазами, то и дело вспыхивающими веселыми искорками. Странное дело, когда гуканье стало обретать словесную форму, она стала называть «мамой» и Марию-Терезию, и Лауру, упорно не желая переходить на «мадам» в обращении к матери, хотя та бы не расстроилась: ведь королевские дети именно так и называли мать, а отца — «монсеньор». На свежем воздухе Арговии она росла крепкой и здоровой, находясь вдали от военных передряг, сотрясавших мир в конце столетия.

В Хейдеге жили замкнуто. Ни гостей, ни сношений с внешним миром. Хотя почти сразу же после рождения малышки умер старый барон Франц-Ксавье и в замок на похороны в старой часовне съехалась вся семья. Тогда беглянки и познали огромное великодушие тех, кто их приютил.

— Живите, сколько пожелаете, мадам, — сказал барон Альфонс Марии-Терезии. — Мы более всего желаем, чтобы вы чувствовали себя свободной и вольной поступать по своему усмотрению…

— Это уж слишком, барон! Как же, по-вашему, могу я чувствовать себя привольно, когда лишаю вас такого чудного имения! Я бы так хотела не заставлять вас поступаться традициями и привычками…

— Наша жизнь сейчас сосредоточилась в Люцерне, но, не скрою, матери бы хотелось почаще бывать в часовне, где теперь покоится отец.

Она и осталась на время, а потом мало-помалу потянулись в замок и остальные члены семьи. У Элизабет появился поклонник в лице маленького Франца-Ксавье, который был старше ее на целых шесть лет. Но в дни своих приездов владельцы замка никого из гостей больше не принимали…

Обо всем этом думала Лаура, глядя, как суетятся в проходах между лозами виноградари, нагружая огромные корзины сочными плодами благодатной земли. С ними была Элизабет, поскольку там работал и эконом Жозеф Лернер, а она следовала за ним повсюду. Со своего наблюдательного поста Лауре прекрасно была видна ее соломенная шляпка, водруженная на прекрасную головку. Она видела, как девочка семенит за Жозефом, как грибок на ножках. Стояла теплая, мягкая погода. Воздух был напоен ароматом фруктов, наполнивших высокие, плетенные из ивовых прутьев короба. Позади Элизабет она заметила и Жуана.

Казалось, этот приверженец моря наконец обвыкся и здесь, в горном крае. Он никогда не заговаривал о будущем, но, замечая порой его взгляды, Лаура догадывалась, какие вопросы крутились в его голове. Как и она сама, бретонец хотел бы знать, на всю ли жизнь они посланы сюда, в эту дружественную, но все-таки чужую страну, где, казалось, остановилось время.

Иногда он отправлялся в Люцерн узнать, что происходит в мире и особенно во Франции, чья судьба творилась теперь рукой Бонапарта, хотя сам народный герой пока что искал славы в Египте. Жуан никогда не отлучался дольше, чем на один день. Несколько месяцев назад Филипп Шарр отбыл к своим таинственным повелителям, и Жуану, само собой, досталась роль защитника беглянок. Они прекрасно ладили между собой, и швейцарец ценил возможность разделить с Жуаном возложенный на него груз ответственности.

К концу дня сбора винограда Элизабет устала. Вернувшись домой на телеге, наполненной плодами, она, едва ее спустили вниз, тут же и заснула на руках у Жуана, утомленная смехом, песнями и играми на свежем воздухе.

— Полагаю, мы можем уложить ее без ужина, — заметила Мария-Терезия, когда Жуан опустил девочку ей на колени.

— Тем более, — он согласно закивал головой, — что она поела с виноградарями и особенно налегала на печенье. Стакана молока должно хватить.

— Если еще удастся заставить ее проглотить молоко, — возразила Лаура, снимая с девочки одежду, чтобы переодеть ее в ночную рубашку: та спала как убитая.

Мать отнесла ее в кроватку в комнату Лауры, но и в этом не было ни малейшего признака отделения матери от дочери: дверь между смежными комнатами всегда была открыта. Лаура ни в коей мере не хотела создать впечатление, будто она пользуется своим положением официальной матери, и, несмотря на растущую в ее сердце любовь к малышке, изо всех сил старалась вести себя всего лишь как любящая воспитательница. Отрадно было смотреть, как принцесса ласкает ребенка, как учит его читать, как рассказывает сказки или любовно расчесывает светлые нежные волосы… И, наблюдая это простое счастье, как-то не думалось о том, что она, Лаура, приносит в жертву свою собственную жизнь…

В этот вечер, после ужина, поданного Биной, обе женщины по обоюдному согласию остались полюбоваться раскинувшимся над озером ночным звездным небом и деревянными домиками, расположенными внизу, в долине, из-за четырехскатных соломенных крыш похожими на пирамиды.

— Как красиво! — восхитилась Мария-Терезия. — Но разве вы совсем не скучаете по своей Бретани?

— Я солгала бы вам, если сказала бы «нет», но я скучаю не по Сен-Мало и даже не по поместью в Сен-Серване. Мне не хватает моего маленького замка в Комере на берегу пруда Феи в старом лесу Броселианд. Но Комера больше нет. Я так хотела бы снова отстроить его… и подарить вам. Мне иногда кажется, что со временем мы сможем вернуться во Францию. И тогда я надеялась бы, что мой старый лес укроет вас так же надежно, как и швейцарские горы.

— Вы так красиво рассказываете, что даже хочется поехать туда. Конечно, мы нашли тут покой, но вы и представить себе не можете, до какой степени я мечтаю вновь вдохнуть воздух родной страны.