Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Я немедля созвала заседание Совета. Предвкушала, как монсеньор станет упрашивать меня принять помощь Испании, нежели обхаживать английскую еретичку, и готовилась помахать перед его носом письмом, в котором флорентийские банкиры предлагали мне кредит.

Однако, когда я вошла в зал Совета, там меня ждали только Карл и Бираго.

Я непонимающе воззрилась на них.

— Матушка, — ломающимся голосом проговорил Карл. — Мы получили известие из Испании. Моя сестра Елизавета… у нее… у нее случился выкидыш, и…

Я подняла руку, прерывая его. Без единого слова, шатаясь, я вернулась в свои покои, залитые горячим солнцем. Рухнув на колени перед аналоем, я опустила голову и ждала, когда прольются потоки слез.

Но не дождалась ни единой слезинки.

Все, что я могла вспомнить, — первые часы после появления моей дочери на свет, когда я, завороженная, держала ее на руках, а она не сводила с меня огромных глаз, словно я была для нее средоточием целого мира. Я до сих пор ощущала под пальцами ее гладкую, бархатистую кожу, вдыхала ее чистый младенческий запах и касалась кудрявых волос, темных, как у всех Медичи…

Ко мне подошла Лукреция, глаза ее были красны от слез.

— Его величество говорит, что отменит заседание Совета и объявит сорокадневный траур.

— Нет. — Я вынудила себя встать.

За спиной у Лукреции, в глубине покоев, Анна-Мария, моя карлица, рыдала, уткнувшись в носовой платок.

— Нет, — шепотом повторила я. — Передай ему, что я приду. Скоро…

Именно в этот миг я вспомнила воронов, которых мы видели в Байонне. Елизавета сказала тогда, что это дурной знак, — и оказалась права. Она подарила Филиппу Испанскому двух дочерей и ни одного сына.

Когда я вернулась, зал Совета был полон. При моем появлении вельможи, как один, встали.

— Господь пожелал забрать к себе мою дочь, — с едва заметной дрожью в голосе проговорила я. — Однако же пусть наши враги не спешат ни ликовать, ни надеяться, что горе уменьшит мой гнев за их измену. Филипп Испанский овдовел и горюет не менее сильно, чем мы, однако ему нужна жена, поскольку он должен думать о наследнике трона.

Я повернулась к монсеньору. На его холеном лице было начертано торжество; он мечтал об этом дне, мечтал увидеть, как я, разбитая горем, вверю Карла и королевство его заботам. Как ни печалило монсеньора злосчастье его племянницы, Марии Стюарт, она по-прежнему остается завидной невестой, так как вручит корону Шотландии любому католическому принцу или государю, который потрудится спасти ее. Этим государем ни в коем случае не должен стать Филипп. Нам надобно сохранить его связь с нашим семейством, иначе рано или поздно он устанет от моих уверток и вторгнется в нашу истерзанную войной страну.

Как сильно мне ни хотелось опустить руки и сдаться, я не могла так поступить.

— Я хочу, чтобы моя дочь Марго заняла место своей сестры, — сказала я. — И вы, монсеньор, лично передадите мое предложение королю Филиппу. В доказательство своей верности я приму для помощи в войне с гугенотами четыре тысячи его солдат… Однако это все уступки, на которые я согласна пойти.

С этими словами я пододвинула к себе кресло.

— А теперь, господа, нам надобно изыскать способ сровнять Ла-Рошель с землей.

Вечером того дня я погасила все свечи и села на пол. Я ждала долго, казалось целую вечность, но все-таки горе отыскало меня, как отыскивало всегда.

Мир почернел. Я больше ничего не видела и не чувствовала.

Пока не пришло видение.

…Бородатый мужчина скачет галопом по выжженной равнине, которая усеяна убитыми и умирающими солдатами. Тут и там еще вспыхивает бой, но сражение неуклонно близится к концу; черный водоворот неба содрогается от криков. Конь под всадником тяжело дышит, на боках белеют брызги пены. Человек озирается через плечо и вонзает шпоры в ребра коня. Из сумятицы боя скачет к нему другой всадник. На нем золотые доспехи, в руке, закованной в латную перчатку, он сжимает блестящий, словно лезвие бритвы, меч. Не ведая жалости, всадник в золотых доспехах рубит солдат в белых изодранных туниках. Меч его мелькает одновременно повсюду, то сносит голову с плеч, то пронзает грудь противника, то вспарывает брюхо коня — и седок кубарем катится наземь. Однако на самом деле неистового всадника влечет лишь одна цель — та, что неизменно ускользает от него, что уже сейчас начинает растворяться в мареве боя.

— Изменник! — что есть силы кричит человек в золотых доспехах. — Ты умрешь! Умрешь во имя Франции!..

Я попыталась разлепить отяжелевшие веки. Когда это мне удалось, я обнаружила, что у моего ложа теснятся смутные человеческие фигуры. Чья-то рука приложила к моему лбу полотняный лоскут, пропитанный ромашковым настоем.

— Воды… — хрипло прошептала я, едва сумев разлепить иссохшие губы. — Дайте воды…

— Храни ее Господь, она заговорила! — Надо мной склонилась Лукреция.

— Заговорила, и что ж тут такого? — невнятно пробормотала я. — А вы думали, что я мертва?

Неясные тени, собравшиеся у моей кровати, обрели лица: я узнала Анну-Марию, которая едва доставала макушкой до пояса моей дочери Марго. Сине-зеленые глаза Марго были обведены темными кругами, как будто она не спала несколько ночей подряд.

— Ты выглядишь ужасно, — пробормотала я.

— А ты начала выздоравливать. — Дочь слабо улыбнулась.

К моему изумлению, Лукреция разразилась слезами.

— Мы уж думали, что потеряли вас! — прошептала она, обеими руками стискивая мою руку.

Я недоуменно нахмурилась. Анна-Мария часто закивала; и вдруг на меня со всей мучительной силой обрушилось осознание того, что Елизавета умерла. На долю секунды мне отчаянно захотелось закрыть глаза и вновь погрузиться в забытье. Однако я не могла позволить себе слабости; я должна подготовить новый поход на Ла-Рошель, присматривать за послами, которые вечно следуют за мной по пятам, должна…

— Долго я была без сознания? — Я замерла, глядя на их встревоженные лица.

— Больше месяца. — Лукреция поднесла к моим губам кубок с водой.

— Больше месяца?! — Я оттолкнула ее руку. — Это невозможно! Что со мной произошло?

— Лихорадка. — Лукреция убрала кубок и намочила полотняный лоскут в тазике, стоявшем у изголовья кровати. Затем она вновь положила влажную примочку мне на лоб, я ощутила резкий запах трав. — Трехдневная лихорадка. Мы обнаружили вас лежащей на полу. Врачи ничего не могли поделать. Они пустили вам кровь, но вы не очнулись. Мы по очереди ухаживали за вами. Ох, госпожа моя, пот тек с вас ручьями, холодный словно лед. И однако вы не шевелились. Вы были живы, но вместе с тем как мертвая. Когда вы совсем недавно подали голос… мы уж думали, что настал конец.

— Что я сказала?