Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

— Береги себя, — прошептала я, мыслями вернувшись в то время, когда потеряла ребенка и скрыла это от всех. — Помни: многие женщины, у которых случались выкидыши, потом производили на свет здоровых детей.

— Да, матушка. — Елизавета оглянулась на Филиппа, который уже сидел в седле, окруженный свитой.

Губы ее приоткрылись, но произнесенные слова заглушило хриплое карканье. Мы разом оглянулись на росшую неподалеку липу. На нижней ветви ее восседали два ворона.

Затем они стихли и лишь глядели на нас черными, горящими злобой глазами.

— Дурной знак, — прошептала Елизавета.

Я хотела возразить, поскольку считала ее суеверность еще одним неприятным следствием жизни в Испании, однако смолчала, увидев, как посерьезнело ее лицо.

— Ты обдумаешь все то, о чем мы говорили? — спросила она.

Первым моим побуждением было одернуть ее, но я сдержалась. Мне не хотелось, чтобы наше прощание было омрачено ссорой.

— Обдумаю.

И тогда Елизавета улыбнулась мне — впервые за все это время улыбнулась искренне. На миг чопорная королева исчезла, и я вновь увидела свое дитя, свою дочь, которая была для меня таким утешением.

— Я люблю тебя, Елизавета, — прошептала я. — Если ты когда-нибудь будешь нуждаться во мне, я пересеку пешком Пиренеи, только чтобы быть с тобой.

Мы обнялись, и Елизавета пошла к своему коню. Ветер рвал плащ с ее плеч.

Я стояла на берегу реки до тех пор, пока всадники не исчезли вдали.

— Они уехали, — пробормотал Карл. — Может, пойдем в дом? Я умираю с голоду.

Я кивнула и, охваченная печалью, повернулась, чтобы уйти.

Над моей головой взмыли в потемневшее небо вороны.

Мы пустились в обратный путь. Парадный глянец сползал с нашего кортежа, как позолота с вензелей на моей карете. Глядя в окно, я не замечала ни крестьян, усердно собирающих урожай, ни женщин и босоногих ребятишек, которые выбегали к дороге поприветствовать нас. В ушах моих звучал голос дочери, непреклонный в своей убежденности.

«Ты не можешь бесконечно угождать обеим сторонам. В конце концов тебе придется сделать выбор».

Я уже сделала выбор. Предпочла жертву утешению, обязательства — радостям, долг — страсти. Сколько еще можно выбирать?

Руки мои, лежавшие на коленях, сжались в кулаки. Я не склонюсь перед угрозами Филиппа Испанского, не позволю ему диктовать, как мне надлежит вести дела. Я буду и впредь бороться за мир, невзирая ни на какие преграды. Не оставлю в наследство своим сыновьям хаос; не отправлю на костер тысячи французов только потому, что они исповедуют иную веру.

И не отступлюсь от Колиньи. Слишком долго я отрекалась от него, равно как и от себя самой.

Мы приехали в Блуа по первому раннему снегу. Проследив за размещением двора, я выпустила воззвание, в котором подтверждала свое стремление к веротерпимости, а также повелевала знати неукоснительно явиться ко двору на рождественские праздники.

Одно из приглашений предназначалось Колиньи.

Прием проходил в расписном зале Блуа. Мы с Карлом сидели на возвышении, к которому чередой двигались вельможи с женами. Зал был весь увешан гобеленами и освещался дорогими ароматическими свечами; стремясь создать праздничное настроение, я велела украсить пилястры гирляндами и ветвями, покрытыми блестками. Однако по мере того, как один гость за другим приближались к возвышению, а затем отходили в сторону, меня все сильнее охватывало беспокойство.

— На каждом из них белая лента либо золотой крест, — едва слышно шепнула я Бираго. — Что это за новая мода?

— Крест носят гугеноты, — ответил он, хмурясь, — а ленту католики.

Мне припомнился давний вечер в Фонтенбло, когда я безуспешно пыталась отыскать гугенотов в толпе придворных. Тогда я видела лишь пышные наряды и блеск драгоценностей, слышала только смех и шутки. Сейчас мне казалось, что сам воздух в зале вот-вот полыхнет, точно порох от искры, и все лица, на которые падал мой взгляд, были угрюмы и мрачны.

— С каких пор при этом дворе почитается необходимым публично демонстрировать свое вероисповедание? — процедила я, совсем позабыв, что рядом с нами сидит Карл. — Это неприемлемо!

— Издай указ, который это запрещает, — резко хохотнул Карл. — Но только поторопись, покуда не началась новая война. Гляди: вон шествуют наши католические вожди.

Я напряглась, застыв в кресле. В зал вступило семейство Гизов. Лицо вдовы Меченого закрывала вуаль, а ее пятнадцатилетний сын, новый герцог де Гиз, был в ослепительно-белом атласном камзоле. Во главе прочих Гизов шел монсеньор кардинал. С одного взгляда на его злобную усмешку мне стало ясно: именно он подготовил это театральное шествие, дабы напомнить нам, что Гизы вечно будут чтить память о Меченом.

— Не знала, что вы вернулись из Рима, — заметила я, когда кардинал склонился перед нами и поцеловал протянутую руку Карла. — Надеюсь, Вселенский собор прошел успешно?

— Превосходно. Его святейшество провозгласил анафему всем еретикам.

Карл сердито сверкнул глазами.

— Кровь Христова, — проговорил он, даже не потрудившись понизить голос, — и почему вам вечно нужно все испортить?

Я нервно усмехнулась, собираясь напомнить ему, что Гизы все-таки наши гости. И тут краем глаза увидела одинокую фигуру, которая направлялась к нам.

В зале воцарилась мертвая тишина.

Колиньи тоже был одет в белое. Глубокие морщины прорезали его лоб, залегли в уголках отвердевшего рта. В редеющих волосах проступала седина. Глаза, обведенные темными кругами, смотрели отчужденно и замкнуто.

— Добро пожаловать, господин мой Колиньи, — проговорила я негромко. — Вы в трауре?

— Да. Шарлотта, моя жена, скончалась после долгой болезни.

— Упокой, Господи, ее душу, — пробормотала я, борясь с прихлынувшей надеждой, к которой примешивалось чувство вины.

— Моя жена умерла, не успев увидеть, как я буду очищен от выдвинутого против меня чудовищного обвинения. — Колиньи между тем обратился к Карлу. — Ваше величество почтили ее память, вернув меня ко двору, где я смогу вновь занять место, принадлежащее мне по праву, и восстановить свое доброе имя.

Я оцепенела, уловив неявно прозвучавший в этих словах упрек. Неужели он обвинял в своем изгнании меня? Я так ждала этой встречи, так мечтала вернуть былую нашу близость… Духовную близость, не более, ибо хорошо понимала, что было бы слишком рискованно возобновлять давно прервавшуюся связь. Однако не ожидала, что Колиньи будет так холоден и станет так подчеркнуто обращаться только к моему сыну, словно меня здесь вовсе не было.

Но не успела я как-то выразить свои чувства, как Карл спустился с возвышения и встал рядом с Колиньи.