Пангея - Мария Голованивская

— Посудите сами, — говорила она, с усилием опираясь на его руку, когда они вышли на нос лодки, — посудите сами! Какой у меня есть жизненный путь? Разве могу я посвятить себя хоть чему-нибудь стоящему? Куда бы я ни пришла, ведомая внутренним влечением или даже талантом, никто не поверит мне, все будут наушничать и кидать на меня острые взгляды. Я могу только сделаться женой, вашей, например, но меня это совершенно не прельщает, не то чтобы именно вашей не прельщает, а не прельщает вообще. И как тут не грустить, когда у тебя вовсе нет никакого пути?!

— Ну, может быть, вам нужно посвятить себя людям? Заняться, к примеру, благотворительностью, возглавить фонд? — промямлил Константин, невольно жаля ее в самую сердцевину. — Может быть вам не безразлична судьба диких животных или африканских детенышей? Тогда вы могли бы…

Вместо ответа она расплакалась, и ему ничего не оставалось, как обнять ее за плечи, от чего ее слезы сделались чуть менее солеными.

При аналогичных обстоятельствах через несколько месяцев сложился их первый поцелуй, после чего Константин забрал ее совсем. Он тогда от души потешался над своим советниками, строившими для него планы расширения его нефтяной империи в другие сферы — металлическую и лесную.

— Все ваши планы — пузыри на воде, — упиваясь своим остроумием, говорил им Константин, — ничего нет лучше для восходящего в гору, чем жениться на дочери царя горы. Что может быть лучше вертикального взлета?

Он рассказывал Платону о силе солнца в минуты откровения, которые он иногда позволял себе. В один из прекрасных солнечных дней, когда он осознал, что не просто отнял от Лота его единственного сына, но и заполучил его для себя. Может быть, кто знает, боги решили вознаградить его за тяжелую и безрадостную жизнь с распущенной и пьющей Наиной, за ее бесплодность и невыносимую болезненную обидчивость, превратившую ее к сорока годам в совсем уж пропащее, растерзанное существо. У Константина, конечно же, была вторая семья — нежная молодая женщина из куртизанок по кличке Кузина и их дочь. Но разве дочь от шлюхи может составить счастье новопризванного правителя, ищущего множество опор?

Он привязался когда-то к Кузине за то, что она смогла остановить его взглядом, когда он вознамерился одной из своих «игрушек» покалечить ее. Она так посмотрела, что у него опустились руки, он сник, и они провели ночь в разговорах — когда-то, как теперь казалось — давным-давно, когда он впервые подсыпал Наине снотворного и получил полную свободу на целые сутки.

Константин нравился женщинам, они искренне влюблялись в него и старались добиться его расположения, ища в этом союзе не только перемены участи: он был обаятелен, обходителен, любил богатую трапезу и вино старых виноградников Кот-д’Ор; одевался в бархат из знаменитых венецианских мануфактур и персидскую парчу, расшитую золотом, спал в кисейных ночных сорочках; любил прокатиться на легендарных антикварных авто из своего гаража, взмывал в небо на спортивных самолетах, утаскивая за собой в полет и их воображение. Он умел быть мечтой, от которой кружится голова и пересыхает во рту. Он был настоящим соблазнителем.

Но он любил и ценил не только то, что можно грубо и однозначно потребить, не только то, что будило женское воображение. Он коллекционировал автографы великих, хвостатые росчерки знаменитых полководцев, размазанный сургуч королевских печатей. Он собрал непревзойденную коллекцию древних месопотамских и египетских печаток, которые любил покручивать на левом мизинце, слушая доклады Голощапова про безволие Лота, пасквили Лахманкина на министров, там всему находилось место — и их грязным пристрастиям, и воровству, и якобы шпионству на вражеские государства. Он поигрывал очередным перстеньком, окуная ноги в реки грязи, что текли у его ног, ему нравилось, что верные слуги полощут друг друга, не от коварства даже, а от превратного представления о том, что значит служить верой и правдой. И самое главное — все они боролись за место под солнцем, даже не подозревая о том, что такое солнце и зачем оно в таком неприкрытом виде дано им.

— Масса Солнца составляет 99,866 % от суммарной массы всей Солнечной системы, — иногда любил как бы пошутить Константин, проводя заседание кабинета министров, — вдумайтесь в эти цифры, и вы поймете, какие на самом деле у вас пустые головы!

Любил ли его Платон, отрекшийся от отца? Почувствовал ли он вкус солнца?

После того как Константин разделил с ним своего тренера, лучшие часы своего досуга, поделился с ним самыми сливками своего опыта?

И откуда он пришел, этот Пловец?

Как-то однажды. лет пять тому назад, Константин гостил в замке Лота в Крыму, где тот бессильно тужился соорудить свой храмовый парк.

Погода была отличная, не жаркий летний день, прекрасный вид с горы на кипарисовую аллею, склон, ведущий к морю. Пышная зелень на фоне пустоватого послеобеденного неба.

Константин сидел на открытой веранде с биноклем и разглядывал солнечные блики на воде, края облаков, почти что не слушая жалобные речи Лота, то о дурных сновидениях, то о дурных предчувствиях, то о тенях прошлого.

Внезапно в бинокль Константин увидел завораживающей красоты юношу, прыгающего с отвесной скалы в море, в море, со дна которого опасно поднимались другие скалы, едва видные с большой высоты утеса.

Юноша все прыгал и прыгал, заходя в воду в метре от опасных пиков, он входил в воду, как нож в масло, жестко, уверенно и нежно одновременно.

Константин засмотрелся.

Позвал охранника.

Велел пойти и разузнать, кто да что.

Пловец оказался тренером, некогда занимавшимся прыжками в воду. На Константина он смотрел прямо, не отводя глаз, отвечал на вопросы ясно и коротко, ни капли не демонстрируя желания понравиться и получить работу. Он стоял перед ним, развалившимся в плетеном кресле на веранде, рассеянно потягивавшим горьковатый бальзам со льдом и мятой, стоял босой на мраморных блестящих плитах, в одних синих плавках, бронзовый от загара, потряхивал мокрыми еще волосами и мечтал только об одном — поскорее вернуться к своим прыжкам.

Работу он получил.

Константин взял его личным тренером по плаванию, для начала поручив красавцу переоборудовать его личный бассейн.

— Главное, чтобы в бассейне было много солнца, — сразу же определил Пловец, сделайте именно такой проект, со стеклянной крышей, и принесите его мне, — приказал он архитектору.

Константин, услышав это его распоряжение, вздрогнул.

«Он что, знает мои тайны?» — мелькнуло у него в голове. Но добродушный его нрав мастерски умел выгонять из головы мух, роящихся над зловонными мыслями.

Пловец, двигаясь по суше кошачьей походкой, мгновенно подчинил себе двор, пеструю и говорливую челядь, он умудрился обаять даже Наину, разучившуюся улыбаться, но ради него все же вспомнившую эту фигуру лица. Константин, кажется, совсем влюбился в него, навсегда отвлекшись от Платона, он брал Пловца с собой на высокие совещания, приглашал и на пышные и камерные торжества, зазывал по делу и без дела к себе в кабинет и даже советовался с ним по государственным делам.