Пока не взошла луна - Надя Хашими

Али, закрыв лицо руками, рыдал и звал Наима. Салим сжался, пытаясь отвлечься от его плача, чтобы слышать лишь собственную молитву.

Хаким и его двоюродный брат подошли, взяли Али под руки и увели, чтобы ничто не нарушало джаназа-намаз. Голос Али затих вдалеке. Салим понял, что человек может выдержать не все. Разум лишь до определенного предела находит способы защититься от бури.

Когда пришло время нести тело Наима, каждый хотел подставить плечо. Акбар заметил, что Салим не подошел, и окликнул его:

– Наш долг – нести тело нашего брата, бачем. Подойди и займи свое место.

«Бачем, сынок…» Когда Салим услышал это, ему стало легче. Его не называли так уже много месяцев, и душа изголодалась по этому слову.

«Такие действия приносят саваб», – подумал Салим, подходя. Может быть, доброе дело будет вознаграждено? Он послушался Акбара. Когда мужчины, выстроившись в два ряда, взяли тело Наима, Салим протиснулся вперед, поднял правую руку и коснулся колена покойника. Рука задрожала, и он опустил взгляд на ноги мужчин, идущих впереди.

«Не думай. Просто иди».

Но не думать удавалось с трудом. Салим задыхался, как будто из его легких выдавили весь воздух. Один вздох… Всего один вздох отделял его от Наима…

Подошла очередь других нести тело Наима, и Салим был рад уступить им место. Он отошел в хвост толпы, а когда Акбар, отыскав его взглядом, одобрительно кивнул, облегченно вздохнул.

Они опустили тело Наима в яму, выкопанную с помощью рук, железок и чувства братской общности. Вместо гроба взяли две картонки. Большего они сделать не могли. И на большее не могли надеяться, окажись на месте Наима кто-то из них. Эта жалкая могила знаменовала конец такой же жалкой жизни.

Салим

44

Хотя Салим и не признавался себе в этом, ему понадобилось много времени, чтобы вновь решиться пойти в порт. Остальные тоже боялись пытаться. У врачей и социальных работников они выяснили, что никто не знает о смерти Наима: одни говорили, что после несчастного случая он ушел сам, другие – что его унесли друзья. Никто не стал ничего расследовать.

Несмотря на растерянность и подавленность, Салим не видел другого выхода, а потому, собрав все силы, вернулся в порт и слонялся там, наблюдая за грузовиками и пассажирами. Закрывая глаза, он видел лицо Наима. Ему хотелось отсидеться в лагере, но с тремя сотнями евро в кармане Салиму не оставалось ничего, кроме как рискнуть. Иначе он не мог добраться до Италии и продолжить свой путь.

Он изучал расписание движения пароходов и грузовиков, напоминая себе, что шанс может представиться в любой момент. Внимательно следя за происходящим вокруг, он вспоминал, как все получилось в Измире. Тогда он смог.

Возможность уехать возникла неожиданно, когда ничто этого не предвещало.

Салим перелез через ограду и начал подбираться к грузовикам. Он залег за контейнерами и вдруг услышал, как еще один грузовик подъехал и остановился, выпустив густое облако черного дыма. Здоровенный водитель с волосатыми руками вышел из кабины и открыл дверцу фургона. Салим припал к земле, затаив дыхание.

А дальше все произошло очень быстро. Одна судьбоносная секунда – и все завертелось. У водителя пронзительно затрезвонил телефон. Он, отойдя на несколько шагов, поздоровался и ласково с кем-то заговорил. Салим, который был немного дальше, чем в двух метрах от грузовика, замер, глядя, как водитель, не отрывая телефон от уха, подносит к губам банку с газировкой и постепенно отдаляется от фургона.

Салим не стал задумываться. А если бы задумался, то никогда бы не выбрался из этой дыры! Он подскочил к фургону и открыл дверцу достаточно широко, чтобы протиснулось его худое тело.

В фургоне плотно стояли ящики. Салим пошарил вокруг себя, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте. Снаружи было тихо. По крайней мере – пока. Он проскользнул между двумя рядами ящиков и прижался к полу, чуть подвинув один из рядов, чтобы загородиться. Напрягшись, он затаился.

По спине стекали струйки пота.

Он тогда не вспоминал о матери, Самире и Азизе. Если бы в тот момент он подумал о том, как хочет снова оказаться рядом с ними, чтобы они обняли его, чтобы при виде его у них засветились глаза, то почти наверняка сорвался бы и все испортил. Он сосредоточился на грузовике, водителе и на том, чтобы сидеть как можно тише.

Голос водителя зазвучал ближе. Он подошел к фургону, все еще разговаривая по телефону. Салим прижал подбородок к груди и подобрал под себя ноги, стараясь стать как можно меньше.

Задняя дверца приоткрылась. Внутрь проникло чуть больше света. Салим затаил дыхание. Водитель открыл один из ящиков, покопался в нем и снова захлопнул дверцу. Звякнули стеклянные бутылки. Водитель засмеялся, не прерывая разговора, который так кстати отвлек его. Дверца скользнула на свое место и защелкнулась.

Стало темно.

Он был в фургоне один.

Он смог перевести дух.

Ферейба

45

Я уезжала из Афганистана с тремя детьми. Они держались за меня. А сейчас я держу за руку дочь. Мы с Самирой не можем смотреть друг на друга, но и расстаться не можем. Передо мной стоит стаканчик холодного черного чая, а еще на столике лежат какие-то журналы и коробка салфеток. Я не могу заставить себя сделать хотя бы глоток, пока мы ждем. В потрепанных журналах – фотографии улыбающихся людей, даже близко не похожих на меня. Они ничего не знают о моей жизни. Остается лишь коробка с салфетками. Одна салфетка высовывается наружу, словно предлагая себя мне.

Но я отказываюсь.

Стены выкрашены в светло-голубой – цвет паранджи, выцветшей на солнце. Интересно, смогу ли я когда-нибудь, глядя на этот цвет, думать о птичьих яйцах или о море. Пока он все еще вызывает мысли о прошлом, а не о будущем.

У Самиры теплые руки. На ней свитер, из которого выросла дочка Наджибы. Самира в нем выглядит по-новому. Личико у нее начало полнеть. Ее теперь не узнать – с кудряшками, собранными новой черепаховой заколкой, подарком тети. Заботиться о волосах и выбирать одежду – роскошь. Я вспоминаю, как наряжалась в первые годы жизни с Махмудом, и думаю о том, что одежда значит очень мало… и все-таки может менять жизнь.

Истины бывают очень противоречивыми, черное содержится в белом, белое – в черном.

Мы ждем уже два часа. Вокруг добрые лица, на нас смотрят без осуждения. С нами говорят неспешно и терпеливо. Медсестры улыбаются Самире, она улыбается в ответ. От этого мне было легче, когда забирали моего младшего сына. Когда его увозили на каталке, он смотрел на меня, сжав кулачки, словно вцепившись пальчиками в мои нервы. Медсестра легонько сжала мне руку, без слов говоря, что она тоже мать и что о моем сыне позаботятся.

Если они смогут вылечить его сердце, для меня в жизни есть надежда.

За эти несколько недель, как мы приехали, произошло многое. Труднее всего далось начало, когда я подошла к таможеннику, не имея за душой ничего, кроме правды, и честно рассказала о том, почему мы здесь. Сдалась на их милость, умоляя о снисхождении. Таможенник раздраженно вздохнул и, бросив сердитый взгляд, отвел нас в сторону. Другие пассажиры смотрели на нас, радуясь, что это происходит не с ними, и вытягивали шеи, чтобы услышать, что нам скажут. Мы были диковинкой. Я не сводила глаз с офицера, чтобы не встречаться взглядом с зеваками.