Голубиная книга анархиста - Олег Ермаков

Посадив кролика на лежанку, она шагнула навстречу вошедшему, цепко схватилась за его шею, больно пригнула голову к себе и покрыла колючие щеки поцелуями. Вася только и мог по своему обыкновению мелко и заразительно смеяться ей в щеки, в шею, в грудь.

— Фасечка! А я-то, дура горькая, молила, чтоб Никола-угодник отвел тебя, ну на лодке-то… лодка-то тарахтела… А он привел прямо ко мне.

— Это Митрий в бинокль увидел шалаш.

— А?

— Давай выйдем, — сказал Вася, — из этой лисьей норы, ты же не лиса, а Вальчонок. Это у лис, говорят охотники, так пахнет в норах… Хых, хы-хы-хы…

— Это я со страху напрудила тута, — объяснила Валя, счастливо смеясь и не выпуская Васину шею.

— Ну, Вальчонок, пусти.

— А зачем ты с ним уплыл, Фасечка? — спрашивала Валя. — Зачем, милый? Он же тот Зык-Язык и есть! Я же сразу увидела во рту у него жало это.

— Да видел я, видел, — бормотал Вася, пытаясь высвободиться.

— А чиво же ты?

— Ну… так и ему надо же. И он же беглец…

— А тетеньку Таню кто обокрал-то? Кто, Фасечка?! Она же святая! Как есть!

Вася наконец выпутался из объятий Вали и поспешно вышел, отдуваясь. Следом вышла и Валя, но тут же вернулась за кроликом.

— Так это и есть собрат сенбернаров? — послышался ровный голос.

Валя испуганно посмотрела. Чуть в стороне стоял среднего роста мужчина в фетровой старой белесой шляпе, в замшевой куртке, сапогах с отворотами, с ножом на ремне и настоящим ружьем за плечом. Валя испугалась еще сильнее и не могла ни слова произнести, только смотрела. У мужчины были спокойные серые глаза, по красноватому от солнца лицу блуждала меланхоличная улыбка.

— И брат калик перехожих, хых-хы-хы, — добавил Вася.

И тут Валя увидела, что губы его в запекшейся крови, а вверху в зубах прореха. И она не удержалась:

— Фасечка! Кто же это тебя?.. Зык проклятый?

Вася махнул рукой.

— У Сервантеса в старости было только пять зубов, — вспомнил Вася.

— Так ты жа не старик, Фасечка! — воскликнула Валя.

— Тьфу, зараза, — проговорил Вася, — чего это я испанца-то вспомнил, когда у нашего Льва Толстого-то к тридцати годам только четыре своих зуба и было. Вот. — Вася расплывался в щербатой улыбке. — А искусственных он не вставлял. Ибо не терпел фальши!

Человек в шляпе рассмеялся, сверкая здоровыми зубами.

— Фасечка-а, — пробормотала Валя, — ну ты жа не Толсто-о-й…

— Да, всего лишь скромный блогер, — отозвался Вася.

— Толстой, скорее всего, тоже не упустил бы такой возможности, — подал голос незнакомец.

— Да он бы вообще перестал писать книги, — сказал Вася убежденно. — Так напрямую и обращался бы к народу. Он же переживал, что народу недоступны книги из-за цены. Только и его Обло-Лаяй схватило бы за шкирку.

Человек в шляпе задумчиво кивал, поглядывая с любопытством на Валю. Видимо, он уже узнал, что такое Обло-Лаяй.

— Разве он потерпел бы? Эту войну с хохлами? Испытания нового оружия на живых людях в Сирии? Это воровство повсеместное? Дерьмо, прлоклятье!

И снова в небе поплыл караван птиц. На этот раз летели гуси. Вася точно определил, задрав голову и глядя из-под ладони на треугольник. А незнакомец добавил, что это гуси гуменники.

Вася кивнул и сообщил Вале, что этот человек знает, он птицелов.

— Птицелов? — с изумлением спросила Валя.

— Да, — ответил Вася радостно. — Ты еще сама увидишь это птичье царство.

— Вообще-то Дмитрий Алексеевич, — представился тот, слегка приподнимая шляпу двумя пальцами спереди. — Но можно просто Митрий.

— У гуменника, — решил объяснить Птицелов, кивая вверх на гогочущий треугольник, — крик немного отличается от серого гуся, а главное, окраска более темная и двухцветный клюв: черно-оранжевый.

— А какие еще имеются в природе? — спросил Вася.

— Ну… белолобый, пискулька…

Валя не удержалась и прыснула.

— Как?

— Пискулька. Голос у него такой высокий, пищащий. Вот и пожалуйста… Но, может, пойдем в лодку? А лекцию оставим на потом? — спросил он с улыбкой, кивая на реку.

— Да! Вальчонок, ты же хочешь пить? — спросил Вася.

— И пожрать мне охота, — призналась Валя.

— Вода там в бутылке, — сказал Птицелов.

— Ничего не забыла? — спросил Вася.

И они пошли к реке. Здесь, у берега стояла черная резиновая лодка с мотором. Лодка была старая, с заплатками, потертая. Мотор тоже не отличался новизной.

Валя присела и, набрав в ковшик ладоней воды, плеснула в лицо, потом еще. Бернард послушно сидел у воды, отражаясь в зыбком зеркале, потом тоже сунулся мордочкой в реку, стал пить. Птицелов смотрел на него.

— А как жа мы втроих? — спросила Валя, смахивая с ресниц капли.

— Ничего, нормально, выдержит и четвертого, из породы сенбернаров, — заверил ее Птицелов, придерживая лодку.

Валя взяла Бернарда и шагнула к лодке.

— Дай мне, я подержу, пока сядешь, — предложил Вася.

— Нет! — крикнула Валя, сдвигая брови.

Вася и Птицелов посмотрели на нее.

— Зачем ты Бернардика тогда кинул за уши?! — крикнула Валя.

Вася покрутил головой.

— Вот прлоклятье… Да некогда мне было.

— Конечно! — воскликнула Валя, перебираясь с Бернардом в лодку и усаживаясь. — Надо было того Зыка повезти поскорее, лодку чтоб он забрал. Ты жа не такой, Фасечка.

— Ну нашло на меня, — сказал Вася, краснея.

— Вообще-то, — подал голос Птицелов, — по-хорошему, надо бы полицию вызывать… Да Василий категорически против. Ну что ж, тогда надо самим догонять этого налетчика. Мотор, правда, барахлит. И берданка без бойка, не стреляет, короче. Но пугнуть можно. Вон в сумке еда, вода в бутылке. Мы тебя довезем до моего берега, а сами уж погонимся.

Но Валя только попила воды, а есть не стала, постеснялась почему-то. А воду все пила, пока и целую бутылку не осушила. Но в лодке была еще бутыль с водой. Мотор сразу не завелся, потом заработал, зарокотал, взвихряя воду, и лодка пошла вниз по течению. Впрочем, шла она не очень быстро, тяжело. Вася сидел к Вале лицом и старался не улыбаться, чтобы корка на губах не трескалась. Валя гладила его по руке, а другой рукой удерживала прильнувшего к ней Бернарда.

— Он очень кушать хочет! — крикнула она сквозь рокот мотора.

— Так вон в сумке… — Вася полез в сумку и достал буханку хлеба явно домашней выпечки, отломил корку и сунул под нос Бернарду.