Пьер, или Двусмысленности - Герман Мелвилл

– Проводи его ко мне.

– Сюда? Сейчас?

– Ты слышал меня? Позволь мистеру Фолсгрейву подняться ко мне.

Как будто предварительно получив от Дэйтса отеческое предупреждение, что миссис Глендиннинг пребывает в необузданной ярости, священник переступил порог ее комнаты с самой неодобрительной, но честной миной и в тревоге, причины коей он еще не ведал.

– Садитесь, сэр; постойте, закройте дверь и замкните на замок.

– Мадам!

– Ладно, я сделаю это. Садитесь. Видели вы его?

– Кого, мадам?.. Господина Пьера?

– Его!.. Ну, живо!

– Вот о нем я как раз и пришел поговорить, мадам. Он нанес мне самый неожиданный визит прошлой ночью – в полночь!

– И ты обвенчал его?.. Будь ты проклят!

– Нет, нет, нет, мадам, об этом я ничего не знаю… я пришел рассказать вам новости, но ваши ошеломляющие известия предупредили меня.

– Я не прошу прощения за свои слова, но выражаю вам свое сожаление. Мистер Фолсгрейв, мой сын, будучи, что общеизвестно, помолвлен с Люси Тартан, тайно женился на какой-то другой девушке – на какой-то шлюхе!

– Невозможно!

– Истинная правда, как то, что вы сидите передо мной. Неужели вы ничего об этом не знаете?

– Ничего, ничего не знал – ни единой крупицы – до последней минуты. И на ком же он женился?

– Да на шлюхе, говорю же вам!.. Я не леди сейчас, бери глубже – женщина! Возмущенная женщина со смертельно раненной гордостью!

Миссис Глендиннинг быстро отвернулась от Фолсгрейва и снова стала мерить шагами комнату в прежнем неистовстве, полностью равнодушная к любому присутствию посторонних. Подождав какое-то время паузы, но тщетно, мистер Фолсгрейв осторожно приблизился к ней и с глубочайшим уважением, почти раболепием, сказал:

– Это час вашего горя, и, признаюсь, мое присутствие как священника сейчас не даст вам никакого утешения. Позвольте мне теперь удалиться, я возношу за вас самые горячие молитвы, чтобы вы обрели хоть немного покоя до того, как солнце, кое сейчас стоит высоко в небе, ушло с небосклона. Присылайте за мной в любое время, когда у вас во мне возникнет нужда… Могу я сейчас удалиться?

– Убирайся! И позволь мне отдохнуть от твоего вкрадчивого жеманного голоса, который позорит мужчину! Убирайся, ты, беспомощный и бесполезный! – Миссис Глендиннинг мерила комнату быстрыми шагами и быстро бормотала про себя: – Так, так, так, так, теперь я вижу это яснее, яснее – ясно, как день! Мои первые смутные подозрения не солгали мне!.. слишком верные подозрения! Да, шитье! Это было на кружке шитья! Тот крик! Я помню, как он бесстыдно глазел на ту девчонку! Он не пожелал говорить о ней со мной, когда мы возвращались домой. Я попрекнула его молчанием; он отделался от меня ложью, ложью, ложью! А, он женился на ней, на ней, на ней! – возможно, да. И все же… и все же… как это может быть?.. Люси, Люси… я видела, как он после всего этого смотрел на нее так, будто готов умереть ради нее и спуститься ради нее в ад, где ему самое место!.. О! О! О! Из-за одного большого порыва сладострастия так безжалостно оборвалась прекрасная череда потомков столь высокого рода! Смешать благороднейшее вино с грязной водой из плебейской лужи и превратить все это в неудобоваримую бурду!.. О змея! Знай я наперед, кого ношу в своем чреве, я бы совершила самоубийство и убийство одним махом!

Третий стук в дверь. Она открыла.

– Моя госпожа, я думаю, вы должны об этом знать, это вот просто накладные расходы, но я еще не выполнял никаких указаний.

– Кончай свое бормотание!.. Что это?

– Простите, моя госпожа, я отчего-то думал, что вам об этом известно, но вы не знаете.

– Что это там за каракули ты держишь в руке? Дай мне.

– Я пообещал своему молодому господину не отдавать вам это послание, моя госпожа.

– Тогда я вырву его у тебя, и ты будешь невиновен… Что? Что? Что?.. Он точно спятил!.. «Милый старый приятель Дэйтс…» Что? Что?.. Спятил – и веселится!..сундук?…одежда?…повозка?…он хочет их? Вышвырни ему их из окна его спальни! И даже если он стоит внизу, вышвырни вниз! Уничтожь всю комнату. Порви на куски ковер. Клянусь, он не оставит ни малейшего следа в этом доме… Вот здесь! На этом самом месте – здесь, здесь, где я стою, – он мог стоять; да, он завязывал мне ленты туфелек здесь; здесь слизь! Дэйтс!

– Моя госпожа.

– Выполни его указания. Своим позором он ославил меня на весь свет, и я его тоже ославлю. Слушай и не льсти себя мыслью, что я вне себя. Ступай наверх в ту комнату, – миссис Глендиннинг указала на потолок, – да упакуй все вещи, какие там есть, и туда, где он приказал тебе доставить сундуки и повозку, туда перенеси все вещи из его комнаты.

– И все это перед домом – этим домом!

– Да, и если б оно уже там было, я бы не приказывала тебе отнести все барахло туда. Болван! Я хочу, чтобы весь мир узнал, что я отрекаюсь от него и презираю! Выполняй мои приказания!.. Стой. Оставь комнату, как есть, но дай ему все, что он просит.

– Слушаюсь, моя госпожа.

Стоило Дэйтсу покинуть комнату, миссис Глендиннинг опять начала мерить ее быстрыми шагами и быстро бормотать:

– Теперь, будь я менее сильной и надменной женщиной, вспышка гнева уже прошла бы. Но подземные вулканы долго кипят, прежде чем выплеснут из себя лаву… Ох, будь мир сделан из такого податливого материала, чтобы мы могли безрассудно исполнять в нем самые яростные желания нашего сердца и не колебаться! Будь прокляты эти три слога, которые образуют низкое слово «собственность». Это цепь, веревка, за которую тянут язык неповоротливого колокола… тянут? Что за звук? Что-то тянется… его повозка… дорожная… тянется прочь из ворот. Ох, если бы я могла вытянуть свое сердце, как рыбаки вытягивают утопленников, если бы я могла также вытянуть мое погибшее счастье! Мальчишка! Мальчишка! Он не просто сгинул для меня – утонул в ледяном бесчестье! Ох! Ох! Ох!

Миссис Глендиннинг рухнула на кровать, спрятала лицо в ладонях и осталась лежать неподвижно. Но потом вдруг поднялась снова и торопливо дернула за сонетку.

– Открой тот стол и подай мне доску для писания. Теперь подожди и отнеси эту записку мисс Люси.

Она быстро набросала пером несколько строк:

«Мое сердце истекает кровью за тебя, милая Люси. Я не могу говорить – я знаю все. Навести меня в первый же час, как я приду в себя».

Она снова упала на постель и осталась неподвижной.

III

Тем же вечером Пьер стоял в лучах закатного солнца в одной из комнат, о которых мы говорили выше, на постоялом дворе «Черный лебедь», а сундук, покрытый голубым ситцем, и письменный стол стояли перед ним. Он лихорадочно рылся в своих карманах.

– Ключ! Ключ! Нет, видно, придется мне силой открывать. Он еще и весит три тонны. Все же это к счастью, что иные банкиры могут взломать свои сейфы, когда другие средства подошли к концу. Но так бывает не всегда. Ну-ка, заглянем сюда – ага, есть клещи. Теперь узрим чудесное сияние золота и серебра. Никогда я не любил его до этого дня. Как долго оно копилось – маленькими горстками монет, подаренных тетушками, дядями, несчетным числом кузенов, и от… но я не должен упоминать их, с этого времени они умерли для меня! Уверен, здесь найдется много такого старинного золота. Здесь лежали и какие-то монеты, которые дарили еще моему… я не должен называть его… более чем полвека назад. Так, так, я никогда не думал, что верну их обратно в низменный денежный оборот, которого они столь долго избегали. Но они должны быть потрачены, пришло время, это неотвратимая необходимость и праведное дело. Что за дурацкий неудобный лом! Э-эх! Так! Ага, вот и открылся – вот ведь змеиное гнездо!