Костяные часы - Дэвид Митчелл

Нет, ничего я не забыл. Мы идем дальше.

Какая-то парочка целуется так самозабвенно, будто остального мира не существует.

– Фу! – восклицает Ифа, и они, услышав, косятся на нее и снова целуются взасос.

Да, мысленно советую я парню, наслаждайся вишней со сливками, потому что двадцать лет спустя все станет безвкусным. Он не обращает на меня никакого внимания. Ифа с интересом разглядывает изображение, намалеванное краской из баллончика на опущенной металлической створке жалюзи: некое подобие седобородого Мерлина с мультяшными глазами-спиралями в ореоле карт Таро, магических кристаллов и звездной пыли.

– Дви… дуит? – читает она имя.

– Дуайт.

– Дуайт… Сильвервинд. Про… прори… прорицатель. А это кто?

– Тот, кто утверждает, будто ему известно будущее.

– Класс! Папа, давай зайдем к нему.

– А зачем тебе прорицатель?

– Чтобы узнать, открою я свой центр спасения животных или нет.

– Ты же хотела танцевать, как Ангелина-балерина.

– Папа, это было давным-давно, когда я была маленькой.

– Понятно. Нет, к мистеру Сильвервинду мы не пойдем.

Раз, два, три – и на ее лице появляется фирменное насупленное выражение Сайксов.

– Почему?

– Во-первых, там закрыто. Во-вторых, к сожалению, на самом деле прорицатели не могут предсказать будущее. Они просто выдумывают всякие небылицы. Они…

Тот, чье весьма лестное изображение украшает жалюзи, с грохотом поднимает створку. «Мерлин», огромный, как груда бегемотьего дерьма, одет с претензией на прог-рок-шик: лиловая рубашка, красные джинсы и жилет, расшитый самоцветами, такими же фальшивыми, как и их владелец.

Ифа пораженно произносит:

– Мистер Сильвервинд?

Он недоуменно оглядывается, а потом смотрит вниз:

– Да, это я. А кто вы, юная леди?

Типичный янки. Как и следовало ожидать.

– Ифа Брубек, – говорит Ифа.

– Ифа Брубек. Рановато вы сегодня встали, чтобы пойти на прогулку.

– Это потому, что сегодня свадьба тети Шерон. А я подружка невесты.

– Пусть это празднество будет поистине великолепным. А этот джентльмен – ваш отец?

– Да, – сказала Ифа. – Он репортер из бандита.

– Я уверен, что ваш папа старается быть хорошим, Ифа Брубек, и он вовсе не бандит.

– Она имеет в виду Багдад, – объяснил я этому шутнику.

– В таком случае ваш папа наверняка очень… храбрый.

Он глядит на меня. Я тоже очень внимательно на него смотрю. Мне не нравится его манера разговаривать, да и сам этот тип весьма неприятен.

– А вы действительно знаете будущее, мистер Сильвервинд? – спрашивает Ифа.

– Плохим я был бы прорицателем, если б не знал.

– А можете предсказать будущее мне? Ну пожалуйста…

Все, хватит.

– Мистер Сильвервинд занят, Ифа.

– Нет, он не занят, папочка. У него ни одного посетителя нет!

– За предсказание обычно полагается взнос в десять фунтов, – заявляет старый мошенник, – но в неурочное время и для особенной юной леди достаточно и пяти. Или… – Дуайт Сильвервинд поворачивается и снимает с полки пару книг, – папочка мог бы купить одну из моих книг – либо «Бесконечный предел», либо «Сегодня случится лишь однажды» – по специальной цене пятнадцать фунтов за каждую или двадцать фунтов за обе и предсказание в придачу.

Папочка с удовольствием дал бы мистеру Сильвервинду пинка по его, гм, магическим шарам.

– Мы не станем злоупотреблять вашей щедростью, – говорю я. – Спасибо за предложение.

– Я открыт до заката, если передумаете.

Я тяну дочь за руку, давая понять, что нам пора, но Ифа возмущается:

– Так нечестно, папа! Я хочу знать свое будущее!

Тьфу ты! Зареванной Ифы Холли мне не простит.

– Послушай, тебя же ждет парикмахер тети Шерон.

– К сожалению, я предвижу скорые неприятности. – Сильвервинд отступает в глубину ларька и закрывает за собой дверь с надписью «Sanctum»[64].

– Никто не знает будущего, Ифа. Эти лжецы… – я обращаюсь к закрытой двери, – всегда скажут тебе именно то, что, по их мнению, тебе и хочется услышать.

Ифа мрачнеет, багровеет и дрожит:

– Нет!

Я не выдерживаю:

– Что – «нет»?

– Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет!

– Ифа! Никто не знает будущего. На то оно и будущее!

Дочь трясется и взвизгивает:

– Курде!

Надо бы отчитать ее за сквернословие; хотя почему она обозвала меня курдом?

– Что?

– Агги так говорит, когда сердится, но Агги в миллион раз лучше тебя, и она всегда здесь! А тебя дома никогда нет!

Она убегает от меня по пирсу. Ну ладно, не особенно оскорбительное польское ругательство и весьма умелый эмоциональный шантаж, скорее всего позаимствованный у Холли. Я иду вслед за Ифой.

– Вернись немедленно!

Она оборачивается, сдергивает с запястья нитку воздушного шарика и собирается его отпустить.

– Ладно. – Я знаю, как обращаться с Ифой. – Но предупреждаю: если ты отпустишь шарик, я больше никогда ни одного тебе не куплю.

Ифа корчит гоблинскую рожицу и – к моему удивлению и досаде – выпускает шарик из рук. Он взлетает, серебрясь на фоне голубого неба, а Ифа разражается бурными рыданиями.

– Я тебя ненавижу… ненавижу Дору-путешественницу… уходи… уходи к своему бандиту… навсегда, навсегда! Я тебя ненавижу ненавижу ненавижу ненавижу со всеми потрохами!

Ифа крепко зажмуривается и набирает в шестилетние легкие побольше воздуха.

Ее горестный, всхлипывающий вопль разносится по всему Суссексу.

Пора уносить ноги. Куда угодно.

Куда угодно, я на все согласен.

Насер высадил меня у Ворот ассасинов, не слишком близко на всякий случай: мало ли кому интересно, кто подвозит иностранцев, да и охранники нервничают, бедолаги, пальцы на спусковых крючках того и гляди дрогнут.

– Я позвоню тебе после пресс-конференции, – сказал я Насеру. – А если не будет мобильной связи, то жди меня здесь в одиннадцать тридцать.

– Отлично, Эд, – ответил мой фиксер. – Азиза я привезу. Передай Климту, что все иракцы его просто обожают. Серьезно. Мы поставим ему большой памятник, с толстым хером, который будет указывать как раз на Вашингтон.