Костяные часы - Дэвид Митчелл

В детстве мама звала меня «бакланом», а потом, уже став журналистом, я частенько получал всякие неприятные клички вроде «стервятника», «навозного жука» или «дерьмового аспида»; а одна моя знакомая называла меня «своим псом», но отнюдь не в социальном контексте.

– Кротом, – говорю я.

– Почему?

– Они отлично умеют пробираться во всякие темные места.

– А зачем тебе пробираться во всякие темные места?

– Чтобы узнавать разные интересные вещи. Впрочем, кроты и еще кое-что умеют. – Я поднимаю руку, согнув пальцы, как когти. – Например, щекотать.

Но Ифа склоняет голову набок, как уменьшенная копия Холли:

– Если ты будешь меня щекотать, я описаюсь и тебе придется стирать мои трусы!

– Ладно, – пристыженно говорю я. – Вообще-то, кроты не щекочутся.

– Вот именно.

Она произносит это так по-взрослому, что мне становится страшно: книгу ее детства я пролистываю мгновенно, вместо того чтобы читать вдумчиво и неторопливо.

За пассажем над разорванным пакетом чипсов галдят чайки. Здоровенные такие сволочи. По центру пирса тянется ряд ларьков, лавчонок и магазинчиков. Я невольно обращаю внимание на идущую навстречу женщину, потому что вокруг нее все расплывается, как бы не в фокусе. Она примерно моих лет, довольно высокая, хотя и не чересчур. Светлые волосы слегка отливают золотом на солнце, бархатный костюм темно-зеленый, как кладбищенский мох, а солнечные очки цвета синего бутылочного стекла не выйдут из моды еще лет десять. Я тоже надеваю темные очки. Она привлекает внимание. Она невероятно привлекательная. Она явно не принадлежит к тому же классу, что и я; она вообще не принадлежит ни к какому классу; рядом с ней я выгляжу отщепенцем, чувствую, что изменяю Холли, но, боже мой, вы только посмотрите – изящная, гибкая, все понимающая, обласканная светом…

– Эдмунд Брубек? – произносят уста, пунцовые, как вино. – Неужели это вы? Даже не верится!

Я замираю. Такую красоту забыть невозможно. Откуда, скажите на милость, она меня знает и почему я этого не помню? Я снимаю темные очки и здороваюсь, вроде бы уверенно, нарочно тяну время, рассчитывая получить хоть какой-то намек. Английский для нее не родной. Легкий европейский акцент. Французский? Гибче, чем немецкий, но на итальянский не похож. Ни одна журналистка в мире не выглядит столь божественно. Может быть, это какая-то актриса или знаменитая модель, у которой я брал интервью много лет назад? Или чья-то статусная жена, встреченная на давней вечеринке? Или приятельница Шерон, приехавшая в Брайтон на свадьбу? Нет, надо же так лопухнуться!

Она по-прежнему улыбается:

– Я, кажется, поставила вас в тупик?

Неужели я краснею?

– Простите, но я… я не…

– Меня зовут Иммакюле Константен, я подруга Холли.

– Д-да-да, – торопливо говорю я. – Иммакюле… да, конечно! – Мне откуда-то смутно помнится это имя. Я пожимаю ей руку и, неуклюже изображая «европейский» поцелуй, касаюсь щекой ее щеки. Кожа у нее гладкая, как мрамор, прохладная, не согретая солнцем. – Простите, но я… я только вчера вернулся из Ирака, и у меня в голове такая каша…

– Не надо передо мной извиняться, – говорит Иммакюле Константен. – Это совершенно естественно – слишком много новых лиц. Старые лица приходится забывать, чтобы освободить место для новых. Мы с Холли познакомились в Грейвзенде, но я оттуда уехала, когда ей было восемь лет. С тех пор мы с ней изредка встречаемся. Похоже, Вселенная решила, что между нами существует некая связь. А эта юная леди, должно быть, Ифа. – Она опускается на колено, заглядывает моей дочери в лицо. – Я права?

Ифа удивленно распахивает глаза, нерешительно кивает. Дора-путешественница, качнувшись, отворачивается.

– И сколько же тебе лет, Ифа Брубек? Семь? Восемь?

– Шесть, – говорит Ифа. – Мой день рождения первого декабря.

– Совсем взрослая! Значит, первого декабря? Надо же! – Иммакюле Константен декламирует загадочным мелодичным голосом: – «Холодней ночей не бывает в году. Долог был путь, наш путь в непогоду, в ветер, в буран, по темным дорогам, в самое сердце зимы».

Мимо проходят туристы, будто призраки, а может, призраки – мы сами.

– Сегодня в небе ни облачка, – говорит Ифа.

Иммакюле Константен глядит на нее:

– Твоя правда, Ифа Брубек! Скажи, на кого ты больше похожа: на маму или на папу?

Ифа закусывает губу, смотрит на меня.

Под нами гулко плещут волны, из пассажа доносится песня Dire Straits. «Tunnel of Love»[63], в юности я ее обожал.

– Ну, мне больше всего нравится фиолетовый, – говорит Ифа, – как маме. А папа все время читает всякие журналы, когда он дома, и я тоже много читаю. Особенно одну книжку – «Я люблю животных». А вот каким животным были бы вы?

– Фениксом, – изрекает Иммакюле Константен. – Тем самым фениксом. Как насчет невидимого глаза, Ифа Брубек? У тебя такого нет? Ты позволишь мне проверить?

– У мамочки синие глаза, – говорит Ифа, – а у папы карие, и у меня тоже карие.

– Нет, я не об этих глазах. – Она снимает странные синие очки. – Я имею в виду твой особый, невидимый глаз вот… тут.

Кончиками пальцев она касается правого виска Ифы, большим пальцем гладит ее по лбу чуть выше переносицы, и глубоко внутри, печенкой или чем-то там еще, я вдруг понимаю, что происходит нечто очень странное, нехорошее, неправильное, но ощущение исчезает, лишь только Иммакюле Константен улыбается мне своей сногсшибательной улыбкой. Она внимательно всматривается в то же место у меня на лбу, затем снова поворачивается к Ифе, морщится:

– Нет. – Она огорченно выпячивает картинные губы. – Какая жалость! А вот у твоего дяди невидимый глаз был просто великолепен, да и у мамы твоей он был очарователен, пока его не запечатал один злой волшебник.

– А что такое невидимый глаз? – спрашивает Ифа.

– Это не важно. – Иммакюле Константен встает.

– Вы приехали на свадьбу Шерон? – спрашиваю я.

Она снова надевает темные очки:

– Нет. Мне здесь делать больше нечего.

– Но… Вы же подруга Холли, верно? Неужели вы даже… – Я смотрю на нее и забываю, что именно хотел спросить.

– Желаю вам чудесного дня. – Она уходит к пассажу.

Мы с Ифой следим, как она, удаляясь, уменьшается.

– Пап, а кто эта дама? – спрашивает дочь.

Я спрашиваю дочь:

– Солнышко, а кто эта дама?

Ифа недоуменно моргает:

– Какая дама, папа?

Мы смотрим друг на друга; похоже, я что-то забыл.

Бумажник, телефон; Ифа; свадьба Шерон; Брайтонский пирс…