Уравнение со всеми известными - Наталья Нестерова

То, что поражало в современных западных клиниках, относилось не к уровню мастерства врачей, хотя он был исключительно высоким и требовал в общей сложности пятнадцати лет обучения, поражало техническое оснащение — кровати-компьютеры, операционные, как центры управления космическими полетами, точнейшая диагностическая аппаратура, да что там — любая мелочь: катетеры, инструменты, перевязочные материалы, каталки, судна — все было рационально продумано, сделано из современных материалов, высокотехнологично. Медицина была органической частью комфортной сытой жизни.

Анна пыталась создать оазис передовой медицины в стране, где пробуксовывала отсталая промышленность, а люди сидели без работы и зарплаты. На это ей не раз указывали коллеги, особенно те, что трудились в государственных медучреждениях. Мол, по Сеньке должна быть и шапка. Она не соглашалась: Сенька в дешевой шапке — тот же лежачий камень. Если не шевелиться, ничего не делать, а только разводить руками — ах, у нас нет таких автомобилей, ах, нам не видать таких зарплат, — то ничего и не будет. Уже видны первые сильные побеги на осушенном болоте — и предприятия новые появляются, и компании перспективные создаются, в магазинах никто не давится за гнилой картошкой. Главное, что есть люди, которые умеют шевелить мозгами и руками.

Современные клиники и за рубежом многим не по карману. Но учитель, клерк, инженер средней руки благодаря страховке рассчитывать на квалифицированную помощь могут. Сколько наших эмигрантов-пенсионеров избежали смерти от инфарктов, потому что им сделали операции на сердце, — едва ли не каждый пятый. Молодежь перетаскивает стариков через океан не только по причине огромной сыновней любви, но чтобы элементарно продлить родителям активную жизнь. А у нас и положить пожилого человека в больницу проблема — не на что молодых, трудоспособных лечить. Смотреть с высоты?

Философов-созерцателей хорошо бы отправить газоны убирать. Анна всегда любила чистоту — человеческого тела, квартиры, улиц. В Голландии газоны — любо-дорого смотреть. А московская весна, растопившая снег, явила глазу картины вселенской помойки — как же себя надо не уважать, чтобы так гадить.

Ее командировки обычно длились четыре-пять заполненных до предела дней. Самолет — автомобиль — гостиница — встречи — переговоры — обед — маленькая культурная программа — гостиница, сон. И так каждый день, с утра до вечера на ногах. В лучшем случае выпадало два часа на посещение магазинов, да и то не всегда.

После салонов первого класса на авиалайнерах зарубежных компаний, где кресла, обтянутые натуральной кожей, раскладывались почти до лежачего положения, где выдавали сумочки с тапочками и предметами первой необходимости, дарили ценные подарки, предлагали ресторанное меню и самые изысканные вина, где вынимался из подлокотника персональный телевизор с десятками программ, она оказывалась в Загорье у Суслика. В его квартире по-прежнему торчали в углу лыжи, хотя сезон кончился, валялись старые газеты и ботинки. Любовные забавы Анны и Димы так расшатали старенький диван, что он развалился, и теперь спинки стояли отдельно, а матрас лежал прямо на полу.

Анна по-прежнему выкраивала любой свободный вечер, чтобы приехать к Суслику. Но что-то уже изменилось в их отношениях. Анна долго не понимала, откуда в ней растущее чувство неудовлетворенности, а потом сообразила — беспокоит застой, ощущение топтания на месте. Другая часть ее жизни была динамична: каждый день, возникали новые проблемы, чтобы их решить, нужно было что-то узнать, понять — сделать шаг вперед. С Димой не менялось ничего, только повторялось: они по второму кругу рассказывали одни и те же истории, отшлифовали эротические эксперименты, расписали по нотам удобный и приятный интимный процесс. Но Анна и не знала, каких изменений ей хочется. Выходить замуж за Диму, создавать семью — невозможно. Отправиться с ним в отпуск — значит, бросить детей, да и сам Дима предпочитал проводить отпуск на рыбалке или в походах, санатории и дома отдыха он терпеть не мог.

Однажды Анна предложила — на день рождения я тебе подарю новый диван. Суслик обиделся, едва ли не посчитал, что она хочет взять его на содержание. Он не любил изменений, суеты, новых вещей, нарушения порядка в бытовом беспорядке. Его устраивала жизнь, похожая на будильник, — бегут стрелочки по кругу, и всегда знаешь точное время. Будильник надо не забывать регулярно заводить, лучше — в одно и то же время. Анна чувствовала себя ключиком.

Дима воспринимал ее не как преуспевающую бизнес-леди, директора центра, а как веселую девчонку из Донецка. У нее командировка в Париж, а у него — в Каширу, И всех делов. Анну такое отношение забавляло, только пока казалось ей своеобразной игрой. Вера, помнится, рассказывала о мачизме в Мексике. Вот и Дима хочет чувствовать себя рядом с ней мачо — большим, несокрушимым, авторитетным — главным. Пускай, даже приятно. Но потом Анна убедилась — никакой игры нет: Дима в самом деле убежден, что она занимается пусть не маленькими, а большими, но бирюльками. А он — настоящим делом. Поэтому выбор — либо она перенесет встречу с западными фирмачами, либо он подменится на сидение в засаде — должен решаться в его пользу.

Когда что-то, еще не вполне осознанное, стало подтачивать их отношения, Анне захотелось слов любви, хотя прежде ей не требовались пылкие объяснения.

— Суслик, ты любишь меня? — спрашивала она, лежа в его объятиях.

— Только что. Три раза, — отшучивался Дима.

— Нет, серьезно? Я без тебя не могу жить. А ты без меня можешь? Почему ты никогда не объясняешься мне в любви?

— А ты обзываться не будешь? — усмехнулся Дима. — Я один раз попробовал. В десятом классе. Влюбился в новенькую девочку Таню Буренкову, до дрожи в коленках. Выражал свои чувства с помощью подножек и битья ее книжками по голове. Один раз, когда я ей разукрасил все тетрадки похабными картинками, она разревелась и обозвала меня скотиной паршивой. А я ей сказал — люблю тебя больше жизни — и полез целоваться. Она мне залепила пощечину и назвала придурком.

— Что же ты, и жене своей бывшей не говорил про любовь?

— Мою бывшую жену зовут Таня Буренкова.

— И ты ее до сих пор любишь? — замерла Анна.

— Нет! Любовь кончилась к последнему курсу института. Когда мне заодно с пеленками сына было предложено стирать подштанники тещи.

— Хорошо, — тяжко вздохнув, проговорила Анна, — бери книжки, лупи меня по голове, можешь разрисовать мой рабочий еженедельник.

— Анька! — рассмеялся Дима. — Ну конечно я тебя люблю! Глупая! И мысли в этой головешке, — он постучал ее по лбу, — бродят глупые. Хочешь, я тебе с ходу любовный стих сочиню?

— Хочу.

— Слушай. Я вас любил, любовь еще, быть может… Спи, моя радость, усни… Нет, не засыпай. Вот: я помню чудные мгновенья, когда ко мне являлась ты. Не дум, а тел высокое стремленье нас сотрясло до…

— Зевоты, — подсказала Анна.

— Не перебивай! Нас сотрясло до немоты. И каждый вечер в час назначенный, иль это только снится мне…