Running Man. Как бег помог мне победить внутренних демонов - Чарли Энгл

В августе, с помощью Хауэлла, я подал апелляцию на основании правила, которое требовало пересмотра дела, если прежде были допущены грубые ошибки, неверно истолкованы факты, проявлены мошенничество или некомпетентность. Хауэлл проделал блестящую работу, изложив пункт за пунктом все, что нам удалось обнаружить и что скрывало обвинение. Апелляция была подана в суд моего судьи в Норфолке. К сожалению, он недавно вышел на пенсию, а новый судья по каким-то причинам отказался выносить решение.

Мое заявление вернулось обратно с пометкой, что, если я хочу настаивать на своем, мне нужно переформулировать его и представить свое дело как незаконное содержание под стражей. Для этого мы должны были доказать, что мне вынесли неправомочный приговор, нарушив мои конституционные права. Мне был чужд весь этот юридический жаргон, но Хауэлл его понимал. Следующую нашу заявку также быстро отвергли. На этот раз не дали никакого ответа, а просто сообщили, что она не принята, потому что не соответствует протоколу. Хауэлл пришел в ярость и поклялся, что постарается соблюсти все правила вплоть до запятой, но он ничего не мог поделать.

Все собранные нами материалы я переслал отцу, который не был намерен сдаваться и сказал, что найдет другого адвоката. Я же устал от всей этой волокиты, но не мог собраться с духом и признаться хотя бы самому себе, что все это бесполезно. Мы говорили по телефону каждый день. Пока отец гневно осуждал систему правосудия и проклинал Нордландера, я морщился, зная, что наши разговоры прослушивают. Когда я предлагал ему снизить тон, он кипятился еще сильнее. Он даже сказал, что нанял частного сыщика, чтобы тот порылся в прошлом Нордландера.

– До работы в IRS этот чудила избирался в городской совет. И знаешь, какая у него была программа? Запретить проведение гей-парада! Он сравнивал гомосексуалов с убийцами, педофилами и насильниками!

Я понимал, что отцу хочется, чтобы его кто-то услышал. Ему было трудно, но мне-то было еще труднее. Именно я получал всякий раз предупреждения от Маллинз. Именно я сталкивался с последствиями.

В октябре со мной связалась продюсер NBC и сказала, что новое телешоу «Рок-Центр» хочет провести расследование по моему делу. Я объяснил, что надзиратель не позволит использовать камеры и звукозаписывающее оборудование в тюрьме. Я даже рассмеялся, когда она спросила почему.

– «По соображениям безопасности использовать видеокамеры и звукозаписывающее оборудование не допускается…» – процитировал я фразу, которую не мог не запомнить.

Никаких других объяснений мне самому не давали. Продюсер сказала, что попытается получить разрешение и что они все равно снимут мою историю, либо сейчас, либо после того, как меня выпустят.

Я пробовал связаться с матерью, чтобы сообщить о последних событиях. Несколько дней она не отвечала. Наконец я дозвонился до ее подруги Кимберли, и выяснилось, что мать увезли в больницу с пневмонией. По всей видимости, она несколько раз забывала закрыть входную дверь в дом и простыла. Меня охватила паника. Ей ни в коем случае нельзя жить одной! Мне хотелось оказаться рядом с ней и утешить, но я ничего не мог сделать.

Вслед за осенью пришла зима. Я продолжал усердно бегать, несмотря на заморозки. На самом деле чем было холоднее, тем больше мне нравилось бегать, потому что во двор выходило меньше народу. Мои товарищи тоже не прерывали тренировок и наматывали километры. Я продолжал читать лекции, чистить столы для бильярда, приобретать овощи и фрукты, рассказывать о своих путешествиях на собрании «Тоастмастерс», дремать и заказывать книги.

Конечно, мне совершенно не хотелось находиться в тюрьме. Утрата свободы – ужасная вещь, но вместе с тем я обрел и некий комфорт. Мне не нужно было платить за квартиру, готовить еду, подстригать газон. Меня отправили в тюрьму в качестве наказания, но я в ней выжил и в некоторых отношениях стал даже сильнее. Правда, этот приговор задел многих моих близких, и получалось, что наказана вся моя семья. Наказаны благотворительные фонды, для которых я собирал миллионы долларов. Наказаны налогоплательщики, деньги которых были потрачены совершенно зря на самое бессмысленное занятие.

Перед тем как приехать в Западную Вирджинию, я думал, что прежде всего мне придется опасаться заключенных, но на деле наибольшую опасность представлял персонал тюрьмы. Некоторые из офицеров были неплохими людьми, но многие рассматривали свою работу как возможность беспрепятственно унижать других.

Один из КО, по прозвищу Джонни Кэш, однажды вызвал меня в свой кабинет прямо во время свидания. Такого раньше не было, и я удивился, услышав по громкоговорителю свое имя.

Кэш сидел, откинувшись на спинку кресла и закинув ноги на стол. В руках он вертел флакон с таблетками.

– Вот, полюбуйся: гидрокодон, который я нашел у тебя в тумбочке. Придется тебе посидеть в «яме».

Я буквально замер на месте. Я не имел ни малейшего представления, о чем он говорит, но понимал, что это очень серьезно.

– Наверное, это какая-то ошибка. И вообще, почему вы осматривали мою тумбочку? – задал я далеко не самый лучший вопрос, но не смог сдержаться.

– Я проверяю твою тумбочку, когда мне вздумается, ясно? Если ты еще не понял, то ты здесь заключенный. А теперь расскажи, откуда у тебя этот наркотик.

Я поднял было руки в знак того, что не имею ни малейшего представления.

– Так ты угрожаешь мне! – закричал Кэш.

Я лишился дара речи. КО Харви, еще один охранник, до сих пор молчавший, усмехнулся.

Джонни Кэш швырнул мне флакончик:

– Вот, возьми свои дурацкие таблетки от желудка. Но не забывай, что я могу подставить тебя в любое время. А теперь возвращайся в зал для посещений.

Оказалось, они взяли из моей тумбочки флакончик с двумя таблетками антацида, чтобы разыграть меня. Когда я вышел, из кабинета донесся хохот.

Ближе к праздникам визиты стали реже. У людей на воле были свои заботы и своя жизнь. Многие знакомые присылали мне открытки, но я догадывался, что они не знают, что сказать. Я их не винил. Понятно, что в универмагах не продаются открытки с надписями «Счастливого Дня благодарения в тюряге!» или «Наслаждайся Рождеством за решеткой!».

Мать вернулась домой, но еще не выздоровела до конца и не могла приехать. Незадолго до Рождества меня посетили Бретт с Кевином. Дела Кевина шли неплохо, но Бретт так и не взялся за ум. Было заметно, что ему неудобно сидеть передо мной и осознавать, что мне все известно. Мне не хотелось тратить наше недолгое общее время на лекции, поэтому мы просто ели всякую ерунду из торговых автоматов, разговаривали о баскетбольном чемпионате Каролины и не к месту вставляли цитаты из фильмов про Остина Пауэрса. «Я думал, что ты совсем псих, но теперь вижу, что у тебя стальные яйца!» – сказал Бретт Кевину, и мы заржали так, что дежурный КО сделал нам замечание и приказал говорить тише. Кевин нагнулся над столом и прошептал:

– И что он тебе сделает… выгонит из тюрьмы?

Визит прошел неплохо, но мне хотелось еще. Мне хотелось по-настоящему ощущать себя их отцом, говорить им что-нибудь умное, давать советы. Мне хотелось быть частью их жизни, а не просто человеком, с которым можно вместе посмеяться. После ухода сыновей я вспомнил разговор с Крисом Джастисом незадолго до того, как я отправился в Бекли. Он просил не ожидать слишком многого от родных и близких. По его словам, их первоначальный энтузиазм со временем угаснет. Письма и электронные сообщения станут приходить реже. Посещения также станут более редкими. Но, добавил он, это не обязательно плохо. Это значит, что они живут своей жизнью, а не тратят все время на то, чтобы беспокоиться о тебе.