Неуязвимых не существует - Николай Басов

Трудно сказать, почему я это сделал, все вышло экспромтом, непреднамеренно. Должно быть, я еще не стал убийцей, а был солдатом, что не одно и то же. А может, мне просто хотелось увидеть, как расширятся зрачки Лапина за мгновение до того, как он поймет, что к нему пришла смерть.

Так и получилось, он обернулся, я увидел слабую гримасу, пробившую маску его ожесточения, застывшую на лице, краем глаза заметил, как бросилась за какое-то иллюзорное укрытие Карпина, и мне уже следовало выстрелить, но я все не стрелял, ждал, пока Лапин поймет, что для него в этой жизни все кончилось…

А потом ждать стало уже глупо, и я убил его, раздробив несильным, экономным выстрелом лобную кость, но не навылет, чтобы он не забрызгал мозгами приборы и записи, которые рулонами и роскошными бумажными волнами валялись на полу, чтобы не испачкал стены и обнаженное тело моей жены. Он повалился почему-то вперед, видимо, в самом деле хотел что-то сказать, или сделать, или даже броситься на меня. Так крыса кидается от страха на собаку, которая крупнее и сильнее ее в десятки раз.

И лишь тогда я поймал на мушку Карпину. Она застыла, осознав, что ничего уже сделать не успеет, хотя и старалась. Она замерла, хотя ее рука каких-то полметра не дотянулась до ствола, торчащего из-под корешка большого журнала. Но она все рассчитала правильно, даже если бы она дотянулась… И что дальше? Шансов поднять пушку и прицелиться в меня у нее не было никаких.

Тогда она медленно положила руки за голову, изображая покорность, и повернулась ко мне всем телом. В ее глазах тоже светился страх, но, как ни странно, еще и надежда. Она надеялась выторговать себе жизнь, надеялась, что мне нужны заложники, что я просто буду слишком нерешителен, чтобы убить ее. Убить Лапина, по ее мнению, было не глупо, я показал свою решимость, спустил пар и дал шанс ей. А вот трогать ее оказалось бы глупо, и она, черт подери, была не так уж неправа.

Но я был глуп. А кроме того, она не учла того, что у меня тут были кипы и кипы листов, по которым я мог прочитать все, что они делали с Валентой, и Карпина мне была не нужна.

Я освободил жену, впряг в устройство для допросов свою пленницу, даже не потрудившись раздевать ее, чтобы у нее еще оставались какие-то иллюзии, а потом внимательно просмотрел последние записи обработки «подследственной», то есть Валенты.

Дело оказалось хуже, чем я предполагал. Валенту обрабатывали ментопрограммером. Настройка была на то, что со временем она должна меня выдать, и дело продвинулось уже далеко. Настолько, что я не мог быть в ней уверен. Если бы ей некому было меня сдать, она обязана была меня убить. Конечно, этому сопутствовало еще и разрушение личности, импринтинг самых отвратительных и аморальных вариантов поведения… Так даже уголовники будущих проституток не программируют. Впрочем, с этим я, кажется, успел. Очень аморальной в сексуальном плане она еще не должна была стать. Впрочем, кто знает все последствия такого ментопрограммирования?

Потом я подошел к Карпине. Она лежала в пресловутом кресле, гордо выпятив подбородок, но прокушенная до крови губа выдавала ее страх и отчаяние. Почему-то мне захотелось услышать ее голос. Я спросил:

– Как же так, Карпина? Я же просил, чтобы Валенту оставили в покое. Просил?

Она опустила голову, хотя головной поводок почти не давал ей такой возможности.

– Да.

– Не слышу? – Это я уже преувеличивал, она ответила почти нормально. Она и сама это понимала, поэтому не ответила. – Ну, как знаешь.

И я закрыл ей рот специально приспособленным для этого ремешком, чтобы она не закричала, когда поймет, что ее ждет.

Потом я распял ее в постромках понадежнее, уже не на скорую руку, и подвесил над ее головой обыкновенный полицейский станнер, с регулятором, выведенным на полную мощность, с питанием от розетки. Мало кто знает, что если пользоваться этим прибором не от аккумуляторов, а через блок питания, он может работать часами и весьма специфически. Так от Карпины уже через десяток минут должна была остаться одна оболочка, а вся ее личность попросту растворится, и это будет хуже смерти, потому что на первый план ее восприятия выступят все страхи, кошмары, потаенные ужасы, неизбежные при ее профессии. Почему это происходило, было неизвестно, об этом никто, даже матерые ментаты, занимающиеся этими проблемами, ничего определенного сказать не могли, но это возникало, и хуже для человека не было ничего другого.

Что-то подобное делают с самыми матерыми преступниками, когда смертная казнь, по мнению суда, слишком слаба. Эта та мера наказания, которой боятся даже социопаты, потому что многие из них верят, что при этом что-то происходит с их бессмертной душой, или с их энергетическими двойниками в других мирах, или всеми последующими перерождениями… Каждый из них подозревает что-то самое скверное, во что они верят.

Разумеется, через десяток дней Карпина умрет, и даже самая дорогая, продвинутая медицина будет в этом случае бессильна, потому что мозгов в этом теле уже не будет, и заживо начнет разлагаться нервная система, которая без командного аппарата каким-то очень изощренным способом создаст конфликт сама с собой… А может быть, она умрет тут, в моей квартире, в этом устройстве для пыток, если спасатели придут слишком поздно, скажем, часов через пять-семь. Столько под станнером никто не выдержит, а если и выдержит, возможно, Нетопырь ее из жалости пристрелит, если не все человеческое сгнило в нем…

Стараясь не обращать внимание на отчаянные взгляды палачки Нетопыря, я привел Валенту в сознание, вымыл ее и приодел, а потом помог очень быстро собрать самые необходимые вещи.

Потом я прихватил оружие, с которым у меня с самого начала этого дела было не очень хорошо, и мы поднялись на крышу, где нас должен был ждать служебный коптер Карпины с тонированными стеклами. Я считал это в ее сознании, которое стало особенно прозрачным, когда действие станнера сделалось необратимым. Так как это была не персональная машина, никаких хитростей от нее я не ждал, кроме того, что она почему-то была не под наблюдением. Вероятно, умные головы в нашей конторе учли только те трудности, которые должны были возникнуть у меня при подходе к дому, и совсем не собирались тратить энергию, придумывая перехват преступника – то есть меня – на отходе. И это было в высшей степени любезно с их стороны.

Минут через тридцать после того, как я вошел в свою квартиру, мы, обманув всех наблюдателей и их электронику, летели в район Сокола, где я собирался устроить Валенте нормальную эвакуацию. Мне казалось, что для этого у меня была приличная фора.

В этом был риск, и немалый, один из тех, которые я не люблю, потому что после этого поступка от меня ничего зависеть не будет. То есть, если они ее перехватят где-нибудь или когда-нибудь, она не сможет не выдать мою базу, просто не сумеет противостоять давлению тех «мастеров», которые за нее возьмутся. Да и никто не сумел бы, даже я, скорее всего, изменить какой-либо ключ в ментограмме – вид из окна, положение тени от соседнего небоскреба на полу рядом с напольными часами или другой ориентир…