Жалитвослов - Валерий Вотрин

Как было уже сказано, эти двое на культуру никогда не покушались: она была в компетенции третьего, того, кто ушел незадолго до прихода Нефедова. Сам Захаров редко протягивал из своего угла руку, чтобы наложить ее на кого-либо из области культуры. Видимо, тот, который ушел, был первоклассным специалистом. Так или иначе, но рамка была установлена. Нефедову оставалось только подтягиваться.

Это был год, когда на деятелей культуры нашел какой-то мор. Не было и недели, чтобы не сообщалось о смерти какого-либо видного актера или писателя. Некрологисты — те еще циники, куда до них врачам. Так вот Нирод, более других приверженный этому профессиональному пороку, шутил, что без специалиста по культуре в такой год остаться все равно что остаться без косаря доброго да проворного в жатву. Нефедов косарь был неважный, ему не хватало опыта, — или это он сам про себя думал. Но ему повезло: сразу трое из его списка, как говорилось на редакционном жаргоне, выбыло один за другим, и двое суток он провел за компьютером и толстыми справочниками в стремлении успеть втиснуть их некрологи в ближайший номер, который выйти должен был вот-вот. Это ему удалось, хотя стоило нервов и напряжения, — но какое счастье он испытал, когда взял свежий, только из типографии, номер в руки и прочел свои некрологи уже в таком, типографском варианте. Он был близок к тому, чтобы понести номер по друзьям, по знакомым, по родственникам, — так велико было ощущение счастья и удачи, наконец-то свалившихся на него. Потом, с выходом других номеров, ощущение это, естественно, поутихло, но Нефедов никогда бы не забыл своей первой публикации, своего первого некролога. Это было похоже на рай.

«Ты у меня талантливый, — сказала Настя, прочитав его некрологи. — Я бы так написать не сумела. А как ты здорово заметил про тех писателей, которые „сгорели без нагара“»!

«Да это клише…»

«А ты у меня и клише применяешь талантливо», — сказала Настя и заботливо прибавила: «Талантище!»

Он посмотрел на нее, но насмешки не почуял. Ишь, как скрывать научилась…

Постепенно он начинал узнавать своих коллег, входить в ритм газеты, созвучный выходу в свет ее номеров. Он узнал, что Нирода зовут Лонгин Тимофеевич. Привелось ему познакомиться и с главным редактором газеты, Кладеем, что само по себе было достижение, — Кладей в газете никогда не появлялся, а лишь задавал ей тон, незримо присутствуя в редакции всегда в письменном и экстренном виде — телеграммой, срочным письмом, факсом. Получалось так потому, что Кладей всегда или почти всегда находился за границей, и когда Нефедов захотел узнать, чем, собственно, занимается за границей главный редактор, ему было отвечено, что он там собирает информацию, поскольку за границей информация чище, свежее, ее там легче собирать. Плоды от этих сборов всегда были наглядны: раз в неделю в редакцию приходил от Кладея толстый пакет с той самой собранной им информацией, и все чуть ли не с гиканьем бросались его открывать, и толпились вокруг, и отпускали замечания, и обсуждали, — тогда как Нефедову казалось, что Кладей этим пакетом просто затыкает рот газете, чтобы много не просили, а сам в это время рассылает гораздо более толстые пакеты куда-то еще, по дальним странам, по чужим землям… Слишком много создавалось впечатлений у Нефедова, и приходилось даже с этим бороться. Так, когда он был наконец представлен самому Кладею, то Нефедов Кладея увидел и разглядел, они перекинулись парой слов в том смысле, что обоим приятно, Кладей оказался вполне ординарным, лысоватым, не очень выразительным человеком в очках, Михал Иванычем впридачу, — но впечатление у Нефедова было, будто Кладей быстро снял с него все данные, чтобы отправить их… не в органы, конечно, что за выдумки, а куда-то очень далеко, за чужие земли, дальние страны. В общем, стало Нефедову немного не по себе, но это тут же прошло.

С выпуском номера в редакции воцарялось веселое и озорное настроение, точно по выплате строгого сбора. И сразу же начинали поступать письма от читателей, в основном, того жанра, который Захаров метко прозвал «слезницами»: писали в большинстве своем родственники и друзья умерших, писали о том, как в некрологе было точно подмечено то или иное качество их дорогого покойного, как верно было сказано то-то и то-то, затем следовали долгие влажные благодарности. Бывали и ругательные письма, особенно когда дело касалось военных и ученых. Разбирать эти письма было обязанностью Колпина, он часто зачитывал их вслух и часто же закатывался в смехе. Вообще, Нефедов заметил, что в ходу здесь та самая уморительная классификация человеческих смертей, которой пользовался приснопамятный гробовых дел мастер Безенчук. В редакции этой классификацией пользовались всерьез, добавив в нее своих изменений, и частенько Нефедов слыхивал, как Нирод, отдавая поручение написать некролог на смерть такого-то, попутно уточнял:

«Он сыграл в ящик тогда-то.»

Газета имела дело с людьми представительными, поэтому услышать, что кто-либо «гигнулся» или «перекинулся», было делом редким. Зато выражения «дать дуба», «сыграть в ящик», «преставиться» и «почить в бозе» были настолько затерты, что никто уже не обращал внимания на юмористическую их сторону: они превратились в профессиональный жаргон, и временами Нефедову казалось, что он попал в компанию кладбищенских сторожей. Даже Кладей во время своих редких визитов был не прочь воспользоваться паузой, чтобы весело объявить:

«А слыхали, третьего дня такой-то окочурился?»

К первым снегопадам Нефедов был уже полноправном членом редакции. Он не дружил ни с кем особенно, но с ним начали считаться: к этому он привык со студенческой поры и всегда стремился построить отношения именно таким образом. Работы было много: год заканчивался, и с ним заканчивались многие жизни. По одному старому наблюдению, моры, подобные тому, который постиг культуру в этом году, приходят раз в три года, и следующий год следовало ожидать спокойный. А пока приходилось много работать. По целым дням он писал, дома и на работе. Вскоре он стал вхож и в угол Захарова, куда обычно тот не разрешал заходить никому, — Захаров всегда сам доставал нужный справочник, сам по нему смотрел, что было надо. Пригласили его однажды и на квартиру Колпина, место всегдашних дружеских редакционных посиделок, не проводившихся с тех пор, как ушел тот, третий, предшественник Нефедова.

Он пришел раньше всех, и они с Колпиным успели выпить по первой, как раздался звонок в дверь, и шумно ввалились в комнату какие-то огромные, громогласные люди, облепленные снегом настолько, что поначалу он не смог узнать их. Это оказались Захаров и Нирод. Чуть позже явился и Кладей, притащивший с собой в портфеле факс, — с этим факсом Кладей не расставался ни при каких обстоятельствах. Будучи установлен, факс тут же зазвонил, и из него поползла длинная бумажная лента, снизу доверху покрытая неразбитым на абзацы текстом. Кладей стал его читать, а другие тем временем сели за стол. Нефедов спросил, откуда факс, и Захаров ему ответил, что факс из Лондонского информационного бюро, головного подразделения Международной ассоциации некрологистов, и что Кладей, являющийся членом наблюдательного совета ассоциации, каждый день получает из бюро обновленный Главный мортуарный лист с выбывшими из него фамилиями в виде отдельного приложения. За что и выпили. Тем временем подошел и Кладей, сел за стол, стал кушать.