Темная вода - Ханна Кент

— Михял у добрых соседей, но теперь он вернется. Теперь его возвратят. Так Нэнс сказала.

Священник промолчал. Пройдя к открытой двери, он постоял там, а затем оглянулся на Нору со смешанным чувством отвращения и жалости.

— На твоем месте, Нора Лихи, я бы сейчас молился. — И он кивнул Пег: — Проследи, чтоб она никуда не уходила до прибытия констебля.

Когда Нэнс вернулась домой, ее все еще трясло от холода. В реке она продрогла до костей, и теперь они ныли. Голод, который так остро ощущался в эти дни, сменился тошнотой, и теперь, когда все было кончено, хотелось только одного — спать. Она заползла на свою постель из вереска, укрылась одеялом и закрыла глаза.

И ей приснился сон. Снилось, что она, молодая, идет по главной улице Килларни; стоит начало лета, дорожная грязь запеклась под лучами солнца.

Внезапно ее со всех сторон окружает толпа. Это молодые женщины с лицами, загорелыми от работы на вольном воздухе. На спинах у них корзины, полные рыбы и пахучей рыбьей чешуи.

Широко открывая рот, они окликают ее:

— Нэнс!

— Нэнс, стой! Нам надо поговорить с тобой!

Ноги ее замирают. Под подошвами теплая земля.

Женщины обступают ее все теснее, берут в кольцо.

— Не тебя ли мы заприметили в поле в канун мая?

— Тебя, тебя! Шла одна, одетая по-чудному.

— Никуда я не ходила.

— Но ведь видели тебя, Нэнс Роух!

— Ага!

— И как ползала под шиповником — тоже видели.

— Да не было этого вовсе!

— Видели, видели! А человек, что тебя видел, именем Божьим поклялся, что это ты была.

— Да кто это говорит?

— Он говорил, что ты голая ползла через колючки и что сам слышал, будто ты бормотала странные какие-то слова.

— Скажите мне, кто это говорил?

— Не посмею сказать: ты проклянешь его!

— В жизни никого не проклинала!

— Это ведь грех, Нэнс, страшный грех!

— Правда это, что ты у добрых соседей побывала?

— Неправда! Не было этого!

— Все знают, что мамашу твою умыкнули.

— Ага! А тетка твоя — Шалая Мэгги — с Ними знается. И порчу насылать она большая мастерица!

— Все они одержимые, полоумные. У них в крови это!

— Ага! То-то и папаша твой себя порешил — сам в воду бросился.

— Это нечаянно.

— Врешь, Нэнс! Это ваша одержимость на него перешла!

— А может, это фэйри его в воду затащили?

— Выгонят тебя. По миру пойдешь. Вот что бывает с теми, кто порчу пускает. Кто колдовством промышляет!

— Отца твоего больше нет, так тебе в твоей хижине теперь не жить!

Нэнс чувствовала, как ее охватывает пламя гнева. Она стояла, окруженная толпой, и пылала огнем.

— Вы очень жестокие, — шепнула она.

И когда они засмеялись, то Нэнс коснулась сердца каждой из этих женщин пальцем, горящим, как свечной фитиль. «Будь ты проклята! — выкрикивала она каждой, и та взвизгивала в ответ. — Пусть зарастет порог твой травой, пусть ты помрешь без причастия в городе без священника и пусть вороны растащат твои кости! Imeacht gan teacht ort! — Пропади ты пропадом!»

Как же они завизжали! Они визжали и выли, все громче и громче, пока она не проснулась и не села в постели, тяжело дыша.

Вокруг было темно. В щели сочился слабый послеполуденный свет пасмурного дня. Снаружи доносились шаги и негромкий разговор. И запах примятой травы.

Это добрые соседи, пронеслось в голове, пришли забирать меня!

Первую долгую минуту, не в силах пошевелиться, она сидела, уставившись на дымящий очаг, на полосы сажи на побелке, на разбросанный по полу камыш.

Они пришли за мной, думала она, как прежде — за мамой. Как за Мэгги.

— Нэнс Роух! Открой дверь!

— Ты живая душа или нежить?

— Открывай!

Времени для защиты не осталось. Некогда оградить свою жизнь и душу травами и заклятиями. Только погасшие угли в очаге.

Когда в прутяную дверь лачуги протиснулся констебль и его люди, Нэнс стояла на четвереньках, набивая карманы угольками.

Появление двух полицейских из Килларни взбудоражило всю долину. Пошли кривотолки. Люди, столпившись у дороги, смотрели, как два всадника в форме подъехали к маленькой часовне, а затем, уже вместе со священником, спустились по склону — мимо кузни, мимо родника и женщин с изумленно раскрытыми ртами, к подножию холма возле домов Лихи и О’Шей. Толпа двинулась следом, глядя, как полицейские, передав священнику поводья, стали пешком взбираться в гору. Один направился к хижине О’Шей, другой — Норы Лихи.

Когда через несколько минут они появились вновь, по бокам от растерянной вдовы и рыдающей девочки-прислуги, люди стали возбужденно перешептываться. Они смотрели, как полицейские уводят женщин — по дороге, назад к часовне, и только потом, когда группа скрылась из виду, люди кинулись на холм к О’Шей — узнать, что произошло. Неужели девчонку застали за кражей? А может, эта вдова сама гибель мужа подстроила? Когда потом они увидели, что полиция вернулась за Нэнс, люди стали гадать, может, все трое с нечистью водятся, всю долину изурочили, масло уводили из маслобоек и скотину губили кознями. Небось на самого священника пищог сделали!

Скоро все прояснилось. На закате вся долина гудела от новостей. Нору Лихи, Мэри Клиффорд и Нэнс Роух будут судить. Кретина-подменыша, которого Нора прятала от людей, утопили в реке, и говорят, будто это убийство.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ИНСПЕКТОР ВЕСЬ ВЗМОК, его шея багровела над темно-зеленым форменным воротом.

— Теперь говорите мне как есть всю правду, это очень важно. Вы наняли эту… — он заглянул в лежавшую перед ним бумагу, — Энн Роух, поручив ей убить вашего внука?

— Нэнс, — буркнула Нора.

Полицейский вторично заглянул в бумагу:

— У меня написано: Энн.

— Она зовется Нэнс. Нэнс Роух.

Он поднял глаза, взглянув на нее из-под кустистых бровей. Ноздри его шевельнулись.

— Это простой вопрос. Заплатили ли вы этой женщине за убийство вашего внука Михяла Келлигера?

Нора глядела на кадык полицейского, двигавшийся вверх-вниз над тесным воротником. Дрожащей рукой она потянулась к собственной шее.

— Я ничего ей не платила.

— Значит, это было простым благодеянием? Вы ее просили убить Михяла?

Нора покачала головой: