Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

караваном, была кожаная кепка, приплюснутая, как блин. Из-под нее виднелись красные оттопыренные уши, чуть поросшие, как травой, седеющими волосами. В жару кепка менялась на потрепанную панаму.

Еще тезка тирана постоянно или курил махорку или лузгал обжаренные семечки, сплевывая шелуху сквозь щербатые зубы. И примерно раз в час прикладывался к фляжке. А еще доставал Младшего подколками на тему отношений с женщинами и плоскими шуточками.

Женщин возчик любил. На привалах мог до бесконечности рассказывать, в какой деревне у него какая, показывая руками объемы и цокая многозначительно. А над Сашей подтрунивал, так как явно слышал про его скоротечные отношения с дочкой Ермолаева.

Младший уже встречал таких мерзких людей. Их тянет язвить, когда человеку хреново и он хочет побыть один. А ему сейчас как раз не очень хорошо, Саша опять начал всерьез задумываться, не гонится ли он за иллюзиями и не борется ли с ветряными мельницами?

Второй повозкой, которую сам «рулевой» иногда называл «каретой», управлял немолодой мужик в ватной фуфайке (видимо, мерзли старые кости) с диковинным именем Никодим. Чаще его величали Дим-Димыч, он тоже дымил, как паровоз и на привалах понемногу вливал в себя полупрозрачное пойло из большой пластиковой бутылки с мерными делениями. Кстати, видимо выражение – «знать меру» − происходит от такой тары. Дим-Димыч сам не лез к Саше с разговорами. Он пел. Чаще всего − про то, как какой-то глухой ямщик замерзал в безлюдной степи. Иногда заводил заунывно: «Ты неси меня, река, да в родные мне места… Ги-де жи-и-ивет мая кра-а-аса. Голубые у нее глаза…».

Видимо, обе песни были народные. Саша раньше их не слышал.

«Водитель» третьей телеги не шутил, не пел и не пил. Саша про себя называл его Молчун. Спокойный, основательный, уверенный в себе, Молчун сразу понравился Саше, но после одного случая он зауважал его еще больше. Однажды на привале тот осадил Виктора, надоевшего Данилову-младшему своими подколками хуже горькой редьки. «Ты, Витек, чего до парня докопался? Нашел себе по силам?». Старшой вскинулся: «Тебя забыл спросить! И не Витек, а Виктор Иванович». Молчун, не повышая голоса, припечатал: «Баб своих учи, как им тебя называть. А от пацана отстань». Саша сидел, не поднимая глаз, как будто не о нем шла речь. С одной стороны – немного неприятно, что его назвали пацаном… С другой – он был очень благодарен Молчуну, настолько ему надоел этот гаденький полупьяный Виктор, что он быстро напомнил себе, что ему еще нет семнадцати, и в глазах этих мужиков он еще действительно мальчишка.

К слову сказать, Виктор решил спор не продолжать, проворчал что-то себе под нос, да и успокоился. И на Сашу до конца рейса старался не обращать внимания. А Саша иногда мысленно возвращался к этому эпизоду и думал: «Эх, никогда я не научусь давать отпор всякой сволочи, вот так – с достоинством, не мямля…». Такие мысли и раньше время от времени посещали его, хотя в родной Прокопе умение давать отпор было для сына вождя совсем неактуально. Кто осмелился бы задирать его в открытую? Так и рос он – на особом положении. А ведь ему было с кого брать пример, но, к сожалению, отец всегда был слишком занят. Рядом с Сашей постоянно находился дедушка, а он был из другой породы. Умный, смелый, но слишком мягкий, бесконфликтный. Такой − немного как кот Леопольд.

Еще были в их маленьком отряде два брата, выполнявшие роль «охраны». Саша называл их (опять же про себя) «двое из ларца одинаковы с лица». Близнецы, или погодки, они сидели на головной телеге спина к спине, зорко посматривали по сторонам и никогда не расставались с ружьями. Впрочем, все остальные тоже были хорошо вооружены.

Караван двигался со скоростью пешехода. Люди иногда слезали с телег и прогулочным шагом топали рядом, скорее всего, не для того, чтобы облегчить повозку, а чтобы ноги размять. В основном, ход у рессорных телег был плавный, только на колдобинах чуть потрясывало. Наверное, если б разогнались до рыси, то могли бы поотбивать себе все, что можно. Но никто и не думал торопиться.

У них, похоже, не было никаких списков груза. Но Витёк знал его досконально. Везли в Уфу разное. В основном − изделия мастеров и находки старателей. Но были и дары леса, и то, что родила земля.

В Орловке выращивали свеклу и делали сахар. Этот процесс назывался рафинированием. Кроме свекольного сахара, сладости были представлены сотами с медом и твердыми пряниками, которые долго хранились и не портились.

«Медок у них там и свой есть, но им все мало, и наш хорошо берут, – снизошел до объяснения Дим-Димыч, – А пряники купит один владелец гостиницы. Это наша секретная технология, они так не умеют. А у них свои секреты… В каждом краю есть что-то такое, чего нет у других».

Еще везли соль, которая вообще ценилась на вес золота и могла служить валютой.

Везли несколько металлических бочек спирта и пластиковые бутыли какого-то другого алкоголя, пару ящиков козьего сыра и даже табак в мешочках.

Рыбу соленую везли в банках, но ее, как и пьяное пойло, собирались сбыть по дороге: «в Уфе этого добра хватает без нас, город стоит на реке. А алкоголь не приветствуется там».

Везли ажурные пуховые платки, вязаные варежки, носки… Очень заинтересовали Сашу мешки с «пушниной». Никодим рассказал, что была в Орловке до войны большая звероферма, на всю страну известная. Шкурки даже в Европу продавали. Норки и песцы, конечно, первую Зиму не пережили. Им же корм нужен особый… Сами на корм пошли. А несколько кроликов породистых, очень ценных, как-то удалось сберечь, не всех съели. Вот теперь половина Орловки кроликов держит. Шапки, рукавички, шубейки большим спросом пользуются. Тушки коптить научились. Тоже нарасхват идут.

Понятно, что такое богатство могло привлечь злых людей, поэтому и соблюдали осторожность.

Первая остановка случилась не так уж далеко от Орловки. Они свернули с трассы и тряслись полчаса по проселку, пока не оказались возле деревянного мостика, за которым виднелась небольшая деревня. Человек десять в холщовых рубахах – у женщин свободных до земли, у мужчин покороче, подпоясанных веревками и дополнявшихся штанами из такой же ткани − работали в поле. Поле, похоже, не делилось на огороды или земельные наделы. Какая культура там зрела, Саша не понял. Ручей выглядел прокопанным искусственно. Внизу по металлическому желобу текла вода.

Саша засомневался, свободные это люди или нет. Выглядели они заморенными, но вкалывали