Тайная история атомной бомбы - Джим Бэгготт

Хотя Бете и был исключительно компетентным физиком-теоретиком, ему предстоял такой объем работ, что без привлечения других исключительных умов было не обойтись. И раз Теллер не хотел считаться с приоритетным статусом исследований по созданию атомного оружия, Оппенгеймеру пришлось искать ему замену.

Бор поделился своими опасениями о принципе дополнительности для бомбы с Феликсом Франкфуртером. Они были друзьями с 1933 года. Теперь Феликс служил в Верховном суде и был советником Рузвельта. Бор прямо не говорил о Манхэттенском проекте, но Франкфуртеру было известно, что как раз сейчас реализуется какая-то крупномасштабная программа. Бор и Франкфуртер решили, что могут вполне свободно обсудить ее цели, не вдаваясь в детали, либо даже признать, что говорят о бомбе. Бор откровенно сказал, что на свете нет почти никого, с кем он мог бы поделиться своими опасениями о будущем. Франкфуртер счел, что размышления Бора окажутся небезразличны Рузвельту, и согласился устроить встречу с президентом.

Реакция Рузвельта на вмешательство Франкфуртера не ясна и противоречива. Согласно Франкфуртеру, Рузвельт серьезно отнесся к опасениям Бора и предложил физику обсудить эти проблемы и с Черчиллем. С другой стороны, сложно себе представить, чтобы Рузвельт, никогда ранее не видевший Бора, дал ему столь важное поручение: обсуждение подобных вопросов было опосредованно связано с политической ролью атомного оружия в послевоенном мире. Позже Рузвельт утверждал, что не давал Бору таких полномочий. С другой стороны, Рузвельт мог воспринимать Бора как неофициального представителя для переговоров с Британией.

Андерсон, главное связущее звено Бора с британской администрацией, также вел напряженную теневую работу, чтобы обратить внимание Черчилля на проблему послевоенной гонки вооружений. Андерсон уверенно выступал за открытый диалог с СССР, считая, что Советскому Союзу нужно сообщить о завершающейся стадии работ над бомбой и предложить сотрудничество в контроле над вооружениями. Однако Черчилль был непреклонен. По его мнению, сотрудничество с Советским Союзом исключено.

Бор и Червелл встретились с Черчиллем на Даунинг-стрит 16 мая 1944 года. Позже Ч. П. Сноу назвал эту встречу «чернейшей комедией времен войны». Черчилль не желал ничего обсуждать. Он был в плохом настроении, мысли его занимала предстоящая высадка Союзников в Нормандии, намеченная на следующий месяц. Он даже не понял, в чем его пытались убедить: «Я не понимаю, о чем вы говорите, — отчитал он Бора и Червелла как школьников. — Новая бомба всего лишь должна быть более мощной, чем те, что у нас уже есть. Она никак не изменяет принципов ведения войны. А из всех проблем, которые могут возникнуть после войны, я не вижу ни одной, которой мы бы не могли полюбовно решить с моим другом, президентом Рузвельтом».

Бор предвидел, что Черчилль не сможет — или не захочет — его услышать. Принципы ведения войны вот-вот должны были измениться. «Мы оказываемся в совершенно новой ситуации, которую нельзя решить военными методами», — доказывал Бор всем, кто готов был его слушать. Чем больше Бор пытался привлечь внимание к назревающим проблемам, тем больше Черчилль стоял на своем.

Британский премьер отличался совершенно неуместной верой в тайны. «Он просто был слишком уверен, — писал Ч. П. Сноу, — что сила Британии, как и его собственная власть, теперь представляют собой лишь тень былого величия. Пока бомба была в руках только у американцев и англичан, он чувствовал, что еще обладает какой-то частью силы. Грустная эта была история».

Но бомба была такой тайной, которую нельзя было хранить. Клаус Фукс как раз собирался это доказать.

Февраль — декабрь 1944

Прибыв в Нью-Йорк, Фукс сначала остановился в отеле Taft неподалеку от Таймс-сквер, а потом перебрался в отель Barbizon. Рождество 1943 года он провел в Кембридже, Массачусетс, вместе со своей сестрой Кристель, ее мужем Робертом Хайнеманом и двумя их детьми. Хотя многие из пятнадцати ученых британской делегации, занятые газовой диффузией, вернулись на родину через несколько месяцев, Фукс остался в Нью-Йорке и снова переехал — на этот раз в съемную квартиру на Западной 77-й улице.

После Бирмингема, которому постоянно угрожали налеты, Нью-Йорк производил гораздо более приятное впечатление. Еду в Америке выдавали по карточкам, но все же нормы были не так скудны, как в Британии. Рестораны полнились коренными нью-йоркцами, туристами и обслуживающим персоналом. Театры и концертные залы успешно собирали зрителей. Но у Фукса было не так много времени для развлечений.

Холодным субботним днем в начале 1944 года Фукс шел по Генри-стрит, расположенной в восточной части Манхэттена. Если бы кто-нибудь обратил на него внимание, то заметил бы, что Фукс выглядит достаточно странно. Выполняя инструкции, полученные от Сони, он шел по улице и нес теннисный мячик. На Генри-стрит стоял ночлежный дом, из которого навстречу Фуксу вышел низкий, смуглый, довольно полный лысеющий американец в толстых очках. Мужчина был в перчатках и, что опять же выглядело странно, держал в руке вторую пару перчаток. Это был опознавательный сигнал для Фукса.

«Скажите, пожалуйста, как пройти к центральному вокзалу?» — спросил этот человек Фукса.

Они обменялись еще несколькими ничего не значащими фразами. Нужные пароли и отзывы были получены. «Раймонд?» — спросил Фукс.

Раймонд ничего не знал об атомной программе Союзников. Он составил Фуксу компанию, и по дороге Клаус сообщил Раймонду базовые данные о делении ядра, разделении изотопов и газовой диффузии. У Фукса еще не было никаких документов, которые он мог бы передать. Сообщники договорились о следующей встрече.

Фукс никогда не знал своего связного под другим именем — только как Раймонда. На самом деле это был Гарри Голд, еврей родом из Швейцарии, выпускник химического факультета. Его привезли в Америку ребенком, в возрасте всего двух лет. Агентом СССР Гарри стал в 1936 году. Он передавал информацию о химических производствах, которую добывал на заводе Pennsylvania Sugar — там он работал. Посредником было советское агентство торговли с зарубежными странами «Амторг».

Хотя Голд и разделял советское представление о справедливом обществе (или как минимум то представление об обществе, которое навязывалось советской пропагандой), этот шпион никогда не был горячим сторонником коммунистических идей или Советского Союза. Голд так и не вступил в партию. Он не требовал вознаграждения за добываемую информацию. Голд был социально неприспособлен. Возможно, он стал заниматься шпионажем просто потому, что его об этом попросил некто, подсобивший с поисками работы — то есть стал разведчиком из благодарности.

Можно предположить, что Голд постоянно фантазировал о себе и своей жизни. Он жил в Филадельфии, был холост и одинок. Но он мог душещипательно рассказывать о своей жене, о ее измене и о том, как после развода она запретила ему видеться с детьми. Он говорил о своем младшем брате Джо, погибшем во время военных действий на Тихом океане. У него действительно был младший брат Джо, но он не просто жил и здравствовал, но даже имел награду за мужество.