В тени баньяна - Вэдей Ратнер

Опустившись на землю рядом со мной, Большой Дядя ждал, когда схлынет поток из черных фигур. Вокруг, как огромные мертвые моллюски, валялись корзины. Могильщики перестали копать… Похожие на кости, лежали скрещенные мотыги и лопаты. Холмы из земли и камней напоминали термитники. Одного холма будет достаточно, чтобы похоронить Радану… Мысль вилась в голове длинной, тонкой змейкой. Она была маленькая, когда умерла. Меньше, чем при рождении. Если бы у нее была могила, она бы выглядела, как термитник. Это не остановит половодье, но хотя бы не даст маме утонуть в собственных слезах. Пролитых и непролитых. Как муссонные дожди. Решено. Прежде чем умру, я сделаю могилу. Но не могилу для дракона-якка, а термитник для маминой печали.

Я подняла глаза к небу, пытаясь понять, какое сейчас время суток. Солнце было прямо надо мной, сидело у меня на макушке. Мне казалось, еще немного – и я взорвусь. А колокол все звонил. Звонил, и звонил, и звонил…

В голове мелькали странные мысли, а перед глазами – странные картины. Мириады крохотных звезд. Они мерцали, и мерцали, и мерцали…

К нам подошла женщина. Большой Дядя что-то сказал, но я не разобрала слов. Его голос словно доносился со дна Меконга, из самых глубин, где обитает нага. Большой Дядя – нага, дракон-якк по имени Погребенная Цивилизация? Когда-то дядя был якком. Теперь он могильщик и роет крошечные могилы. Почему? Почему все вокруг кажется таким маленьким? Женщина встала передо мной. У нее не было лица – только глаза. Две черные луны в прозрачно-белом небе. Я видела эти глаза прежде. Она сняла запыленную крому, закрывавшую лицо. Как повязку с раны. Женщина улыбнулась мне, и, увидев в ее улыбке знакомую печаль, я поняла, кто это.

Звезды перестали мерцать. Ночь и день встретились. Меня накрыли кромой. Я умерла, не успев сделать для Раданы термитник рядом с могилой дракона-якка.

– Ты потеряла сознание на солнце, – сказала мама и, слабо улыбнувшись, добавила: – Но теперь все позади.

Она потрогала мои лоб и шею тыльной стороной ладони, как будто искала следы солнца.

Кажется, наступила ночь. Единственным источником света был факел у входа в длинный общий барак. Я сглотнула при виде оранжево-черного пламени и почувствовала, как горло обдало сухим жаром. Я обливалась потом и одновременно дрожала от холода, и собственное тело казалось мне легким, словно душа покинула его и от меня осталась лишь оболочка.

Мама поправила мне одеяло. Я облизнула губы и, поискав глазами воду, разглядела в приглушенном свете постеленные в ряд соломенные циновки с подушками. Над ними, как привидения, реяли москитные сетки.

– Вот. – Мама протянула мне миску с чем-то, похожим на жидкий рисовый суп. – Поешь – тебе станет лучше.

Я села и выпила жидкость, оставив рис. Я не чувствовала голода – только жажду. Вернув миску маме, я вытерла рот тыльной стороной запястья и снова легла на длинную бамбуковую постель, рассчитанную на несколько человек.

– Тебе все еще холодно? – спросила мама, склонив голову набок, и по ее лицу скользнула тень беспокойства. А может, это была тень от ресниц. – Ты голодна? – Она ласково провела рукой по моему подбородку. – Я могу попробовать достать что-нибудь. Фрукты, сахар. Только скажи.

Не в силах произнести ни слова, я растворилась в мамином прикосновении, в ее нежности, которой мне так не хватало все это время.

– Ты, наверное, хочешь спать. – Мама опустила москитную сетку, подоткнув края под циновку. – Я должна вернуться к работе.

Я кивнула.

Подойдя к двери, она обернулась и посмотрела на меня. В свете факела ее тень сделалась огромной и упала на постель. Закрыв глаза, я притворилась спящей.

Мама ушла, и свет факела померк. Я повернулась к стене, отделенной от постели узким проходом. Вот почему мама выбрала это место. Она могла ложиться и вставать, не разговаривая с соседками по бараку, а лежа в постели, могла смотреть в темноту. Так мама спала с тех пор, как умерла Радана: уткнувшись в стену, отвернувшись от мира.

Снаружи гудели и жужжали ночные существа. Среди беспрестанного стука мотыг и лопат ухала сова, ей отвечала еще одна, и так они рассказывали друг другу бесконечную историю. Говорят, если кричит сова, значит, близко смерть. В Демократической Кампучии совы кричали все время, а когда кто-то умирал, они молчали вместе с людьми, не решаясь нарушить скорбную тишину. Я научилась не бояться сов и других ночных созданий. Животные не похожи на людей. Если их не трогать, они не нападут. А люди способны причинить боль, даже если ты не сделал им ничего дурного. Оружием, словами, ложью, несдержанными обещаниями, печалью…

Рассказ двух сов, точно музыкой, сопровождался стрекотом сверчков. Деревья покачивались в такт. Изредка зевал ветер. Вдали слышался мерный перестук металлических инструментов, а рядом, прямо у меня над головой, осторожным шепотом переговаривались два голоса.

– Как она?

– Я теряю ее… Возможно, уже потеряла.

– Тебе лучше вернуться. Я побуду с ней.

Ночью даже стены способны разговаривать.

Он вошел в хижину. Я не видела лица, но узнала вошедшего по хромающей походке. Большой Дядя тенью встал в изножье постели, где минуту назад стояла мама.

– Не спишь? – спросил он.

Я помотала головой и села под пологом из москитной сетки.

– Проголодалась?

– Нет, только пить хочу.

– Тогда вылезай.

Завернувшись в одеяло, я вслед за дядей вышла на улицу. В черном небе белой дырой зияла луна. Мы подошли к дереву с листьями, по форме напоминавшими сердце, и сели на огромный корень. Перед нами на трех камнях стоял чайник, под которым еще теплилась зола.

– Мы взяли чайник на кухне. – Большой Дядя налил воды в бамбуковую кружку и протянул мне. – Начальник лагеря разрешил нам по очереди приходить к тебе. Как ты себя чувствуешь?

Я молчала и не отрываясь смотрела на могилу дракона-якка. Ночью она казалась больше. На всем вокруг лежала ее тень. Пустырь был усеян ярко-оранжевыми огнями, в свете которых бесконечные вереницы черных фигур продолжали копать землю и таскать корзины. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Словно призраки. Призраки, которые хоронят себе подобных.

Заметив мой взгляд, Большой Дядя сказал:

– Всему этому нет разумного объяснения.

«Погребенная Цивилизация» – так дядя назвал его. У дракона-якка было имя. И не было разумного объяснения.

Луна вдруг скрылась за облаками, и на мгновение мне показалось, будто я вижу, как летит по небу душа дракона-якка.

Я протянула дяде кружку – он налил мне еще воды. Теплый ветер шелестел листьями у нас над головой. Большой Дядя посмотрел вверх и произнес:

– Нас останется столько, сколько поместится в тени баньяна.

– Пророчество, я знаю.

Пророчество, объяснил мне папа в тот день, когда исчезла Ом Бао, гласит, что на Камбоджу опустится тьма. Дома и дороги опустеют, страной будут править чудовища, безнравственные и невежественные, а крови будет слону по брюхо. Выживут только те, кто глух и нем.