Деды и прадеды - Дмитрий Конаныхин

кролик, но я ещё не знал об этом), стены были сделаны из пограничной плащ-палатки, которую привез с Дальнего Востока папа. А ещё на полу лежали мои любимые книги — «Таинственный остров», «Двадцать тысяч лье под водой», «Последний из могикан», «Всадник без головы» и даже три невероятных тома «Что такое, кто такой».

И это великолепие ждало меня! А я тут ещё умываюсь!

Я быстро вытерся белым вафельным полотенцем, которое висело на крючке рядом с махровыми. Вообще-то мне, конечно же, хотелось вытираться пушистыми махровыми полотенцами, которые привезла мама из Москвы, но я с детства помнил рассказы о моем любимом Саше Суворове, как он с детства спал на сене и приучал себя к суровым будням военной жизни, как он турок бил и кричал отступающим солдатам: «Ребятушки, заманивай!», а потом скакал вперёд на коне, в генеральской одежде, размахивая шпагой. Ух ты! Поэтому — только вафельное полотенце для утренних умываний (махровые полотенца остались для вечерних купаний — это отдельное удовольствие).

Я снял крышку с тёплого умывальника, запустил руку и выловил на дне три тёплых яичка. Потом открыл дверцу специального отделения, которое дедушка устроил в русской печи. Там стояла большая зелёная кастрюля с крупной каменной солью. В печи соль всегда была сухой. Это было очень удобно и было предметом незаметной гордости бабушки и столь же незаметной зависти бабушкиных соседок. Я взял щепотку крупной сероватой соли и высыпал на блюдечко, на котором уже лежали два ломтя свежайшего, ароматнейшего, с хрустящей корочкой хлеба, который бабушка принесла рано утром. И они были уже намазаны сливочным маслом, как я любил! Мое настроение запузырилось, как любимый лимонад.

У меня было несколько любимых лимонадов. Вернее, у меня не было нелюбимых лимонадов. Я был настоящим экспертом в лимонадах. «Дюшес», «Буратино», «Саяны» — это были фавориты. Иногда, по очень большим праздникам, приезжала киевская родня и привозила «Тархун». А мама и папа привозили из Москвы всамделишный «Байкал»! Они рассказывали о какой-то удивительной Кремсоде, но я не знал, что это такое — Кремсода — поэтому просил мне ее привезти, но они отвечали, что Кремсода осталась в Ленинграде, и смеялись.

…Страшно позже, уже поседев, я нашел их Крем-соду…

И найдя, я понял, что «Крем-соду» нельзя было привезти не потому, что она была в Ленинграде, а потому, что вкус этого лимонада смешался с ароматом их студенческой молодости и пузырился ветрами Финского залива. И вынуть вкус лимонада из круговерти белых ночей было невозможно, как вырвать нерукотворный столп из Дворцовой площади. Но я отвлёкся, это совсем другая история, извините…

Я живо очистил яйца и стал их есть с бутербродами. Продолговатые кристаллы соли, рассыпанные по жёлтому, как бок цыплёнка, маслу, поблёскивали перед самым моим носом. Я впивался зубами в хлеб, и это было невозможно вкусно. Вкусно так, что хотелось кричать, петь и кувыркаться через голову.

В дедушкиной комнате включённый с утра настенный радиоприемник с маленькими ростральными колоннами что-то тихонько бубнил про ход сельскохозяйственных работ на Киевщине, настенные часы своим здоровенным маятником, как старый дворник, привычно и сопя, сметали куда-то секунды и минуты, барометр на подоконнике дедушкиной комнаты, как всегда, показывал «ясно».

Я не был дружен с барометром и сердился на него. Когда я прочитал в «Что такое, кто такой» про бури и ураганы, я ужасно захотел увидеть бурю или, что ещё лучше, смерч. В книге смерч так страшно красиво двигался по морю возле тонувшего корабля, что моё нетерпение достигало предела. И я барабанил по стеклу барометра, но всё было бесполезно. Красная стрелка этой коробки всегда показывала «ясно», как я ни крутил чёрную стрелку настройки. Но я не оставлял надежды.

На подоконнике отблёскивали росой политые с утра заросли алоэ и каланхоэ. С кисловатым вкусом сока каланхоэ я ещё мог смириться, особенно если бабушка соглашалась подсластить лекарство щепоткой сахара. Но если ей особенно не нравилось моё горло, то она решительно срывала листок алоэ, и никакие мои причитания не могли избавить меня от судьбы пить с десертной ложки удивительно горький сок.

Вообще-то моя бабушка знала о травах, наверное, всё. Весь потолок сарая, все кладовки и закоулки нашего старого дома были завешаны и завалены пучками сушащихся трав и кореньев. В бабушкиной комнате, где обычно я спал, стояла старенькая этажерка, на которой стояло множество книг по педагогике, воспитанию. И целая полка была отведена под книги по травам с прихотливыми цветными рисунками. Позже, начитавшись индейских историй, я сам увлеченно помогал бабушке в сборе. Из наших утренних и вечерних походов мы приносили тысячелистник, зверобой, лесную мяту, зверобой, полынь и ещё бесчисленные травы и коренья, названия которых я не удосужился запомнить.

Как-нибудь я расскажу про удивительный декофт, на который молилась ещё гоголевская Коробочка, или про корни аира. Как-нибудь потом…

Утро захлёбывалось в разноцветных красках, задыхалось ароматами цветов в бабушкином цветнике. Фиолетовые, розовые и белые клематисы, бесчисленные розы — самые душистые розы сбрасывали последние капли утренней росы. Я задернул тюль и повернулся. Послышались бабушкины шаги. Войдя в веранду, она едва успела поставить большую миску с картошкой, как я прыгнул к ней, повизгивая от счастья.

— Доброе утро, бабушка!

— Доброе утро, Гришенька! Как спал? — она гладила меня по голове удивительно тёплыми руками.

Кожа на её руках была шершавой, грубой от постоянной работы в саду и в огороде. Но эти руки были такими добрыми, такими самыми любимыми, что я закрывал глаза и тёрся головой об её живот, вдыхая такой знакомый запах, мурлыкая, как котенок.

— Хорошо спал, бабушка! Знаешь, бабушка, а Маркиза нигде нет!

— Ну, котик, наверное, спит уже. Он же ночью ловит мышей. А днём спит.

— А ещё он воробьев ловит, да, бабушка?

— Да, я же тебе рассказывала.

— Бабушка, ну, бабушка, ну расскажи ещё раз, ну пожалуйста!

— Гришенька, я расскажу, расскажу. Но мы сейчас уезжаем с тобой к тёте Варе.

— К тёте Варе? Это что в Дарьевке? К твоей сестре? Мы сейчас поедем к твоей сестре?! Ур-р-ра! — мой крик услышали, наверное, все соседи. — А почему?

— У неё день рождения. И ещё ей вручили самый главный орден нашей страны.

— Тётя Варя — Герой Советского