Удар милосердия - Наталья Резанова

Из какого-то дурного любопытства Джаред снова посетил магистра Фредегара. Все же историк бывал там, куда Джареду путь был заказан. Предчувствия его подтвердились – нынче магистр в основном лепетал о выгодах союза герцогства Эрдского с бывшим королевским доменом. Об кронпринце – убийце и кровопийце, не было сказано ни слова. Очевидно, такие разговоры во дворце не приветствовались.

О смерти Райнера магистр, по-видимому, не знал. Джаред заподозрил его в притворстве, но, но, поразмыслив, пришел к выводу, что это не так удивительно. Бесс забрала те вещи, по которым можно было установить личность убитого. Зато оставила на нем одежду и обувь. А в Эрденоне, как в любом городе, немало людей, которые не побрезгуют обобрать мертвеца. И, скорее всего, поутру стража обнаружила на пустыре голый труп с перерезанным горлом и сочла, что имело место обычное ограбление, каковые никогда не раскрываются. Положенное время тело лежало в подвале церкви святого Гестаса – так было заведено в герцогской столице, – и поскольку никто его не востребовал, было погребено за кладбищенской оградой. Может, даже рядом с Динишем. Но участь студента много хуже, чем у комедианта. Впрочем, если Райнер причастен к убийствам в Тримейне, жалеть о нем не стоит. И пусть себе магистр пребывает в блаженном неведении, браня неблагодарного клирика, ни с того, ни с сего покинувшего должность, что выхлопотал для него Фредегар в ущерб себе…

И, однажды, возвращаясь от Фредегара, Джаред, поднявши голову, обнаружил, что блеклый, точно опившийся топленого молока, солнечный диск налился желтизной. И ветер, гуляющий по узким улицам Эрденона, был сырым, но еще не пах гнилью. Весна пока задерживалась в пути, однако извещала о своем скором прибытии.

Он не пошел сразу на улицу Гремящего Молота, а свернул в сторону торговых галерей. В этот ясный солнечный день хотелось не только радоваться самому, но и порадовать чем-нибудь Дагмар. Черт побери, женщинам нужно делать подарки, а он за всю зиму ни разу об этом не побеспокоился. Неважно, что она скажет – «излишняя роскошь», « у нас это не принято». Такую роскошь, как новый платок, серебряное колечко или бусы, они могут себе позволить. Правы комедианты – надо жить сегодняшним днем, а о будущем придет пора думать, когда кошелек опустеет. При этом Джаред не вспоминал, что кошелек оставила Бессейра, а до того принадлежал он Райнеру.

Ничего он Дагмар не купил.

Площадь у торговых галерей была многолюдней, чем в недавние холодные и метельные дни. И вид у большинства людей такой, словно они хлебнули на пустой желудок пива или меда. Может, с иными так и взаправду было, хотя, конечно, в Эрденоне не знали непременного голода в конце зимы, как почти во всех северных деревнях. Глаза блестели и голоса звучали громче, при том, что орать не было ровно никакой необходимости. Но орали. А также пели, гоготали, хрюкали и визжали. Поначалу Джаред решил, что торговля уже вышла из-под сводов галерей под открытое небо, и он слышит сопутствующее процессу купли – продажи выражение чувств. Но протолкавшись сквозь ряды зевак он увидел, что привлекло их другое развлечение. Комедианты.

«Дети вдовы» не брезговали ничем. Не пускают их во дворец – будут играть на озерном льду. Растает лед – положат доски поверх выставленных бочек. И пойдут ломаться на этаком помосте. Как сейчас.

Они играли, как и следовало вблизи торговых рядов, не трагедию, не пастораль и не двусмысленную пантомиму. Грубейший фарс. Олухи мужья, исходящие похотью жены, неутомимый любовник, который успевает обслуживать и ту, и другую, пока не доходит до полной потери сил, и молит мужей унять расходившихся супружниц. Все заканчивается общей дракой.

Дагмар изображала одну из распутных жен. Удивляться тут было нечему. В труппе две актрисы, а Дагмар способна сыграть что угодно. Но глядеть, с каким самозабвением она распевает похабные куплеты, задирает юбку, треплет сопернице космы, было невыносимо. Та самая женщина, что переживала на подмостках великую любовь, ради которой не жалко было погубить душу…

Вот именно. На подмостках. Хоть бы они, проклятые, подломились. Или нет. Это еще больше порадует упоенно ржущих зрителей. Но когда рогоносец муж (это был Гиро) кинулся учить ее дубинкой, а она, уворачиваясь, орала публике, для чего мужу следует дубинку применять, дабы жена не гуляла, Джаред ушел.

По возвращении комедиантов в гостиницу, Дагмар была столь же сдержанна и спокойна, как всегда. Джаред бы ни за что не догадался, что она творила совсем недавно, если бы не был свидетелем. И он не выдержал, сказал ей:

– Я сегодня видел, как ты играла. У торговых галерей.

Она кивнула.

– Да, теперь можно играть на улицах. Теплеет, и Масленица вот-вот.

– Можно. А раньше было нельзя?

Он попытался язвить, но Дагмар восприняла это как обычный вопрос.

– Раньше можно было только петь. Мы совсем недавно начали представлять.

– Погоди! Выходит, ты эти дни пела на улицах… а потом фарсы играла. Давно ли?

– Не помню…еще наши на озеро представлять ходили…а мы в городе с Зикой, Вот с тех дней.

Выходит, уже месяц, пока он ничего не подозревал, она вернулась к своему ремеслу.

– Почему ты мне ничего не сказала?

Дагмар пожала плечами.

– Ты был занят. – И с некоторым удивлением добавила: – Ты говоришь так, словно я ходила торговать собой.

– То, что я видел сегодня, не слишком от этого отличалось.

– Я – комедиантка. Я должна играть. Что угодно, и это тоже.

– Но зачем? Разве у нас нет денег?

– При чем тут деньги? Я должна играть.

Светлые глаза в упор смотрели на Джареда. Ни смущения не было в этом взгляде, ни упрямства. Просто она была уверена в том, что говорила.

Что ж, он сам виноват. Поглощенный своими делами, строил из себя невесть что, дрался с убийцей, сидел за одним столом с принцем и наместником, водил задушевные беседы с дураками, и совсем забросил Дагмар. И еще – привел под их кров чужую женщину, одержимую, может быть, злым духом… Немудрено, что Дагмар искала утешение в своем ремесле.

Но все эти привычные заклинания, которыми он себя успокаивал, на сей раз утратили силу. То, что он видел в Дагмар – ее великодушие, благородство, сдержанность – все имело другое название.

– А если б я попросил тебя отказаться от своего ремесла?

– Не надо об этом просить. Разве тебе мешает то, что я делаю?

– Не знаю. Но если бы тебе пришлось выбирать между нашей с тобой жизнью и подмостками?

Она молчала. Но Джаред знал ответ.

…И то, что казалось в ней преданностью, покорством, терпимостью, отсутствием ревности – должно было именовать по-другому.

Ей ни до чего не было дела. Она хотела одного – играть. А с кем она при этом спит, значения не имело. Проще согласиться, тогда от тебя быстрей отвяжутся.