Моя сестра - Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай - Вера Желиховская

Что касается так называемого «precipitated» [Низвергнутый – англ.] письма, то я имел его образчики трех сортов, которые приписывались махатме Кут-Хуми, махатме М. и chela «Бола Дева Сарма». Я долго и внимательно осматривал эти и другие манускрипты, чтобы определить, чьей рукой было написано письмо. Заключение, к которому я пришел, вполне подтвердило результаты моих розысков в других направлениях, которые вкратце заключаются в следующем.

Один образчик почерка челы Б. Д. С., который я имел случай тщательно осмотреть, был делом м-ра Баваджи Нафа; многие рассмотренные мной образчики почерка махатмы М. (Мориа) были написаны г-жою Блаватской; из многих образчиков почерка махатмы Кут-Хуми (К. Н.) один был написан Дамодаром, а остальные г-жою Блаватской.

По возвращении в Англию мое мнение об этом еще более утвердилось осмотром большого количества посланий «К. Н.» (Кут-Хуми), присланных мне м-ром Юмом, целой серии документов «К. Н.», данных мне м-ром Синнеттом, и таких же документов, присланных м-ром Падша, для сличения с другими письмами «К. Н.». Сообщения «К. Н.», принадлежащие м-ру Падша, по моему мнению, дело рук м-ра Дамодара, а принадлежащие м-ру Юму и Синнетту написаны г-жою Блаватской. Весьма возможно, что различные сообщения «К. Н.», полученные в Индии в 1884 г., во время отсутствия г-жи Блаватской, были написаны м-ром Дамодаром. Многие из них появились при обстоятельствах, вполне исключавших возможность принадлежности их г-же Блаватской, но при которых м-ру Дамодару было легко их написать.

На этом Годжсон оканчивает первую часть своего отчета. Из сделанного им разбора феноменов, опубликованных в «The Occult World», совершенно ясно, с каким «серьезным и добросовестным» исследователем мы имеем дело в лице Синнетта, этого «знаменитого апостола» новейшей теософии и главнейшего защитника Е. П. Блаватской. Но кроме «The Occult World» для прославления «madame» Синнеттом издана еще другая книга, носящая название «Incidents in the life of M-me Blavatsky» [Случай из жизни м-м Блаватской – англ.]. В ней изображена на основании самых вернейших свидетельств жизнь Елены Петровны. Нетрудно, конечно, доказать, что книга эта есть главным образом собрание рассказов о том, чего никогда не было. Но пусть первое доказательство этому представит сама г-жа Желиховская.

В подтверждение всех чудес Е. П. Блаватской г-жа Желиховская указывает пуще всего на Синнетта и приводит, не скупясь, его отзывы и мнения о покойной. Между тем сама же пишет: «…Раньше всех приехал Синнетт с кипой корректурных листов печатавшейся книги его “Incidents in the life of M-me Blavatsky”. В том, что в ней приписывалось сведениям, от меня полученным, я нашла некоторые неточности, которые исправила; но, к удивлению моему, эта корректура не пошла впрок, так что я не могу в книге признать очень многого из того, что будто бы я сама рассказывала» («Русское обозрение», 1891, декабрь, с. 591).

Вот так, достоверный свидетель! Этими строками г-жа Желиховская отлично показывает, «как писалась и пишется история» друзьями и поклонниками Е. П. Блаватской. В этом случае, видите ли, Синнетт «наплел» на г-жу Желиховскую, и она от него защищается; но есть еще другой случай, когда она сама себя обвиняет и наказывает, подобно гоголевской унтер-офицерше. Десять лет тому назад она выпустила в свет брошюру «Правда о Е. П. Блаватской», а теперь («Русское обозрение», 1891, ноябрь, с. 249) признается, что в этой правде… не заключалась правда!!

В конце концов г-жа Желиховская наповал убивает свою покойную сестру и Синнетта, столь много послужившего ей для ее статей. Рассказывая о том, что было после кончины Елены Петровны, она пишет: «Г-н Синнетт очень убежденно излагал свои теории в таком смысле, что дух Е. П. Блаватской в данную минуту мог быть переселен даже не в новорожденного, а прямо в здоровое тело отрока или юноши и в таком случае ни минуты не терять своего сознания и памяти. Всем она, понятно, не откроется, во избежание излишнего соблазна, но некоторые избранные (он сам, вероятно, первый?) каждый миг могут надеяться ее вновь обрести!..» («Русское обозрение», 1891, декабрь, с. 616). И это один из самых видных деятелей теософического общества, первый, после Блаватской, провозвестник «нового учения», которым г-жа Желиховская заманивает своих соотечественников!

XIV

Восемь дней провела Блаватская в Сен-Серге. Погода испортилась, ревматизмы «madame» разгулялись, Машка Флин доводила ее до исступления. Действительно, эта молодая особа вела себя довольно странно. Она стала выдумывать себе какие-то удивительные прически и головные уборы, и хотя почти ни слова не умела сказать по-французски, но все же отправилась на деревенский праздник и пела там и плясала с большим воодушевлением. Кончила она тем, что стала проповедовать буддизм каким-то невинным швейцарцам. Эта проповедь ограничивалась главным образом странными жестами да показыванием известного амулета, который Машка Флин носила на груди вместо креста. Непонятные жесты и довольно понятный амулет произвели, конечно, сенсацию.

Елена Петровна решила, что Машка только бесит ее и компрометирует, а потому ее следует немедля «сплавить» в Англию, где у нее есть дядя. Этому решению много способствовало то обстоятельство, что тут же, в pension, нашлась горничная, говорившая по-французски и по-немецки и согласившаяся ехать в Вюрцбург, с тем чтобы принять на себя все многосторонние обязанности бедной Машки.

Как ни горька была при «madame» жизнь этой обиженной природой англо-индийской Машки, она все же оказалась по-собачьему привязанной к своей мучительнице, и неожиданный остракизм сильно огорчил ее и обидел. Начались слезы и рыдания. Но у «madame» был приготовлен в виде сладкого успокоительного хорошенький феномен. Еще в Torre del Greco Машка потеряла драгоценный красивый перстень. Она очень горевала по случаю этой потери. И вот перед самым отъездом к «madame» явился «хозяин» и оставил у нее «точь-в-точь такой же» перстень, который и был торжественно вручен Машке от его имени. Это много ее успокоило, и она уехала, не сделав никакой раздирательной сцены.

Наконец погода изменилась к лучшему. Стало тепло и ясно.

Мы двинулись из Сен-Серга, покидая m-me де Морсье, которая должна была еще некоторое время здесь остаться. Расставанье двух дам было трогательно. Не думали они и не гадали, что в самом непродолжительном времени отношения их друг к другу совершенно изменятся и что им уже не суждено больше встретиться в этой жизни.

Я доехал с Блаватской до Люцерна и решил, что дальше с ней вместе не поеду: она и Баваджи обращали на себя всеобщее внимание, были центром чересчур веселых взглядов «публики». Я объявил, что пробуду несколько дней в Люцерне, затем съезжу в Гейдельберг и уже оттуда приеду в Вюрцбург. Елена Петровна не стала спорить, так как получила известие, что в Вюрцбурге ее ждут приехавшие туда для свидания с нею друзья, шведский профессор Берген с женою, которые и помогут ей там устроиться.

Действительно, я застал ее в Вюрцбурге уже совсем в ином положении и настроении. Она была окружена «рабами». Для нее устраивалась на лучшей улице города, Людвигштрассе, очень удобная и просторная квартира, несравненно лучше и уютнее парижской. Г. Берген, человек средних лет, с румяным и благодушным лицом, подобострастно глядел ей в глаза и благоговейно внимал ее речам, а жена его, сухонькая и довольно бессловесная шведка, с видимым наслаждением исполняла всякую черную работу, была у «madame» на побегушках и время от времени чмокала ее то в плечико, то в ручку. Надо сказать, что эту самую даму я видел в Париже у m-me де Морсье, и она держала себя со всеми сдержанно и не без важности. Про нее мне рассказывали, что она принадлежит к какому-то старому и богатому шведскому роду, что она сделала mesalliance, выйдя замуж за Бергена, и принесла ему очень большое приданое.