Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

— Я была влюблена, — отозвалась певица, едва взглянув на фотографию. Как попал к Беатриче Маласпине этот снимок? Тео тогда передал фотоаппарат прохожему, который их и щелкнул: возлюбленный обнимает ее за плечи, а она смеясь смотрит на него, сияя счастьем. Делия сделала три таких карточки: одну для себя, одну для него и одну на всякий случай, — потому что не могла вынести мысли о том, чтобы хоть одно его изображение пропало.

— Я порвала свой экземпляр. Это Тео. Да-да, тот человек, который женился на моей сестре, можете не спрашивать. Он был моим любовником, а я безумно его любила.

Глаза Марджори блеснули.

— Так почему же он женился на вашей сестре, а не на вас?

Уж эта писательница, со своими «почему»!

— Потому что она околдовала его, точь-в-точь как моя мать — отца. У Фелисити есть эта способность: поманит — и мужчины идут.

— Цирцея, — понимающе кивнула Свифт. — Значит, он не был влюблен в вас так сильно, как вы в него?

— Конечно, был!

— Примечательный человек, должно быть, раз мог так сильно любить двух женщин одновременно.

— Он и не любил Фелисити. Говорю вам, сестра колдунья, обольстила его. Она красива и обворожительна. Даже сногсшибательна. Все произошло молниеносно, раз — и готово. В один прекрасный день Тео просыпается и обнаруживает, что женат на ней.

— В таком случае он, вероятно, очень слабый человек, если позволил двум женщинам собой манипулировать.

Делия вспыхнула и разразилась гневной тирадой в его защиту:

— Тео очень целеустремленный человек, блестящий адвокат и ни капельки не слабый! Я никогда не влюбилась бы в слабого человека; я его попросту презирала бы, будь он таким! Не забывайте: Фелисити богата, то есть будет богата. Считается, что она как старшая сестра получит львиную долю наследства отца, и я знаю, что она также получит деньги, которые моя мать собиралась завещать Босуэллу.

— Откуда вам это известно?

— Сестра сама мне сказала.

Фелисити сообщила это небрежно, как бы между прочим: «Знаешь, мама не собирается тебе оставлять ничего, кроме нитки жемчуга. Адвокаты мне все объяснили. Она сделала новое завещание после смерти Босуэлла. Говорит, что о тебе позаботится папа. Деньги, которые она унаследовала от своего отца, перейдут ко мне».

Это больно уязвило Делию. Нет, «уязвило» — слишком слабое слово. В то же время нельзя сказать, что она не знала, как мало любила ее мать по сравнению с Фелисити.

— Так что Фелисити будет гораздо богаче меня.

— Вы по-прежнему его любите?

Ответ Воэн был уклончив:

— Я с ним редко вижусь.

— Хороший мотив для убийства.

— Я не собираюсь убивать Тео.

— Нет, но, возможно, вы думаете, в самой глубине сердца, что жизнь для вас могла бы стать лучше, не будь Фелисити.

Делия покачала головой:

— Я не желаю Фелисити смерти, только сожалею, что она не осталась в Америке. Тогда она не встретилась бы с Тео и не вышла за него. Довольно гнусно с вашей стороны выстраивать вокруг меня детективный сюжет.

— Мы, романисты, постоянно придумываем какие-нибудь сюжеты и кладем их на бумагу — это наш хлеб. Мы создаем модель жизни. Вот почему люди так любят истории — будь они услышаны у матери на коленях или прочитаны в детективном романе по дороге на работу. Интересный сюжет — это то чего жаждет каждый.

Певица немного расслабилась и отодвинула альбом.

— Счастливые моменты жизни! — горько произнесла она. — Если Беатриче Маласпина хотела заставить нас вспомнить счастливые моменты, она, конечно, не учла, что поблизости будете вы. — Делия встала, потянулась и сказала, что намерена поплавать.

Марджори не предложила составить ей компанию.

— А я иду обратно, в башню. — Она закрыла альбом и положила на стол. Не абы как, а осторожно и бережно, словно некий драгоценный предмет. — Утром свет был таким ярким, что я почти ослепла. Хочу надеть темные очки и взглянуть еще разок. А потом сяду и буду наслаждаться красотой пейзажа. Помашу вам, если увижу вас в море.

Воэн спаслась от нее бегством — пошла собирать купальные принадлежности. Вознамерившись уже надеть свой обычный купальник, она вдруг задумалась. Вспомнила, что привезла с собой еще один, в качестве запасного: лазоревый, в крапинку, цвета зимородка — не купальник, а сокровище. Купила его, повинуясь импульсу, привлеченная живыми, яркими красками, но так ни разу и не надела. Сейчас Делия решила это исправить и, подхватив также халат и полотенце, устремилась к морю. Черт бы побрал писательницу с ее сюжетами! Ей-богу, эта женщина полоумная, со своими голосами и дикими теориями. Неудивительно, что она не способна больше писать, раз голова ее забита этой псевдопсихологической чепухой.

Ключ от башни положили обратно под цветочный горшок. Вот интересно зачем? — подумала Свифт, наклоняясь, чтобы его достать. От кого запирать башню? От Бенедетты? Писательница готова была биться об заклад, что итальянка прекрасно знала, что именно находится в башне, и ее это ни в малейшей степени не интересовало. Или она и впрямь до сих пор считает, что башня опасна?

— Что ж, Беатриче Маласпина, — произнесла Марджори, открывая дверь, — ваше предостережение попало в точку.

«Опасна» — это самое подходящее определение. Не из-за того, что камни рушатся, — рушится многое другое.

У нее не было намерения смотреть на помещение первого этажа — кому охота, чтобы ему столь мощно и драматично напоминали об ужасах войны? Возможно, это не имело того же воздействия на Делию, но она-то, Марджори, пережила лондонский блиц и очень хотела бы его забыть. Точно так же не стала она задерживаться на этаже с Чистилищем. Нет, именно верхний этаж, наполненный светом и красотой, притягивал ее. Миновав последний лестничный марш, она открыла дверь в круглую комнату. Марджори заранее задержала дыхание, боясь, что комната может оказаться не такой волшебной, какой запомнилась.

Свифт медленно обошла окна, всякий раз разглядывая какой-то фрагмент расстилающегося перед ней вида: крупным планом — оливковые рощи, подальше — море, еще дальше — безмолвие убегающих к горизонту волнистых холмов, усеянных сельскими домиками и кипарисами.

Писательница подошла к столу. Там стояла деревянная коробка, и она ее открыла. Краски. Неудивительно — и сама была бы счастлива заниматься здесь живописью, будь она художником. Здесь ли сидела Беатриче Маласпина, когда делала рисунки в найденной ими записной книжке? Независимая, движимая в жизни каким-то собственным замыслом, была ли эта женщина счастлива? В тех зарисовках и в подписях к ним чувствовались вкус, сочность, изобилие, которые позволяли думать, что была.

Потом записная книжка оказалась забыта, потому что Марджори увидела то, что искала, на полу, под стулом. Нечто замеченное ею краешком глаза еще тогда, перед поразительными открытиями, которые припас им фотоальбом. Она села на корточки и вытащила из-под стола маленькую портативную пишущую машинку в футляре на молнии. Некоторое время неподвижно смотрела на нее, потом перенесла на стол. Расстегнула молнию и вытащила машинку. Современная, и, кажется, в превосходном состоянии. Использовалась для писем? Стала бы женщина поколения Беатриче Маласпины печатать письма на машинке? Деловые — пожалуй. Например, своему адвокату. Или кодицилл. Марджори могла бы опробовать машинку, будь здесь бумага. Повинуясь импульсу, Свифт потянула за ручку одного из ящиков стола. Он легко выдвинулся, и внутри оказались целая коробка писчей бумаги, свежая лента для машинки, прямо в целлофановой упаковке, ластик для шрифта и набор карандашей.