Ночные рассказы - Питер Хег
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Комнаты Хенрика пока что стояли пустыми, как будто его жизнь ждала окончательного решения. То же самое можно было сказать и о самом доме — вилле, несколько лет назад построенной им на большом участке в предместье Копенгагена, в скромном, но перспективном стиле бетонного классицизма, напоминающей маленький греческий храм, застывший по стойке «смирно». Однако ещё перед своим отъездом он понял, как осуществить свои замыслы, он увидел путь, ведущий вперёд, — так сказать, Аппиеву дорогу или, скорее, автостраду своей жизни, — он встретился со значительными и дальновидными людьми, в обстановке полнейшей секретности произошли определённые события, и теперь, вернувшись домой, он оказался перед решающим моментом своей жизни, перед самой важной из всех встреч. Именно в связи с этой встречей мысль его вновь обратилась к неожиданному избранию и нашла способ, при помощи которого этот камень преткновения можно превратить в конструктивную опору всей его жизни, и, когда он засыпал в своей спальне, где не было ничего кроме кровати — узкой кровати из его детской, ему казалось, что пустые стены звучат эхом первых аккордов «Героического эпоса» Штрауса.
Человеку непосвящённому могло бы показаться, что, став архитектором, Хенрик отклонился от предписанного ему курса, поскольку более ста лет в его роду все были исключительно музыкантами и композиторами. Но это только на первый взгляд было отклонением, в действительности же семья его в этом решении поддержала: когда он впервые упомянул об этом, мать погладила его по голове и сказала: «Ты должен делать то, что считаешь нужным, мой птенчик, и особенно если речь идёт о таком мудром решении, как решение стать архитектором».
Эта безоговорочная поддержка объяснялась не столько великодушной родительской любовью, сколько тем, что в семье Блассерманов понимали — архитектура и музыка глубоко связаны. Что это те два вида искусства, которые самым непосредственным образом призывают к политическим действиям.
Слово «искусство» редко использовалось в доме Хенрика и теперь и в прежние времена. С тех пор как один из Блассерманов в последнюю треть XVIII века положил на музыку несколько прославляющих королевскую семью и дворянство стихотворений, как раз в то время, когда датский скальд Йоханнес Эвальд был на грани нищеты и всё глубже погружался в тёмное море тминной водки, каждый Блассерман знал, что мечта о собственном, не связанном с политикой мире искусства неосуществима, во всяком случае в Дании, и уж точно никуда не ведёт, во всяком случае не ведёт вперёд, а двигаться вперёд необходимо и обязательно. Во все времена любимым семейным анекдотом была притча о Бетховене, который сказал, что есть граф такой, да барон сякой, но существует только один Бетховен, и чтобы добиться для себя почёта и уважения, как они знали, музыка является одним из самых действенных средств, потому что любая другая форма выражения менее обращена к чувствам.
Поэтому ни один из Блассерманов не позволял себе прислушаться к нежному нашёптыванию романтизма об искусстве, парящем во Вселенной словно мыльный пузырь, вместо этого семья концентрировала силы на серьёзных, первостепенных национальных задачах. Блассерманы сочиняли кантаты в связи с рождением и похоронами членов королевской семьи, оратории к юбилеям партии правых, произведения для благотворительных концертов в пользу ветеранов войн 1848 и 1864 годов и музыку к длинному, бесконечно длинному ряду патриотических стихотворений. И это была лишь небольшая часть их творчества. Свой главный труд, свой экзамен на ремесло и зрелость, мужчины и женщины в роду создали в жанре, который на первый взгляд кажется таким чарующе простым, таким незамысловатым и лёгким, но который на самом деле является самым сложным жанром из всех: в маршевой музыке. К началу XX века, когда родился Хенрик, большая часть датских военных музыкальных произведений или, во всяком случае, самые выдающиеся из них были созданы кем-нибудь из Блассерманов.
С тех пор как долгожданное введение всеобщей воинской обязанности в 1849 году сделало это возможным, каждый молодой человек в семье, когда ему исполнялось 19 лет, с гордостью выполнял свой долг перед родиной, а вернувшись домой, вешал свою саблю на стену, демонстрировал свои шрамы, рассказывал анекдоты о походной жизни в северозеландском лесу и мечтал о тех Сумерках Богов, которые, как он чувствовал, должны когда-нибудь наступить и к которым он хотел бы успеть заранее написать музыку. Поэтому он сочинял для флейты, горна и барабана, зажигательную, динамичную музыку, побуждающую к действию, каковая склонность в неразвитом виде присутствует во всяком маленьком новом Хольгере Датчанине. С детства, проведённого в доме на Вестер-бульваре — поблизости от недавно построенной Королевской консерватории, — Хенрику запомнилась висевшая на дальней стене столовой огромная картина с изображением сражения на рейде Копенгагена, написанная профессором Экерсбергом, где на переднем плане фрегат «Слон Амагера» на всех парусах мчится навстречу противнику. На небольших подмостках, построенных на юте, расположился оркестр человек в шестьдесят, и невооружённым глазом видно, что хотя музыканты уже обагрены кровью, они тем не менее с воодушевлением играют произведение Конрада Блассермана «Победа над англичанином», написанное ещё до битвы, но оказавшееся теперь очень-очень кстати, что прекрасно передано благодаря никогда не изменявшей Экерсбергу точности. Художник сумел передать, как музыка наполняет датчан новым осмыслением своего флага Даннеброг, его красного и белого цветов, — и они будут биться с врагом насмерть все те пятнадцать секунд, пока раскалённая английская пуля не найдёт дорогу к пороховому погребу фрегата и «Слон Амагера» не взлетит с голубой волны и не превратится в облако, которое, проплывая над островом Слотсхольм, засверкает медной пылью.
Несмотря на такие символы былых времён, в доме, где рос Хенрик, никто не тосковал по прошлому. Наоборот, в течение ста лет члены семьи гордились тем, что обладают двумя видами слуха, один из которых музыкальный, а другой обращён в будущее. Семейство никогда не почивало на лаврах, но всегда имело ясное понимание того, в каком направлении идёт развитие, и с конца XIX века Блассерманы знали, что наступают перемены. Да, конечно, они поддерживали премьер-министра Эструпа за его здравые взгляды на вопросы обороноспособности страны, и короля, поскольку он пока что являлся вполне полезным символом, но они прекрасно понимали, что установленный порядок выстроен на песке, и хотя прошлое во многих отношениях было эпохой добра и красоты, но самая главная его характеристика состоит в том, что оно прошло. Когда полиции пришлось вступить в бой с демонстрантами в парке Фэллед, отец Хенрика сочинил ритмическую военную песню. Когда синкопированные негритянские ритмы и вместе с ними новый танец кекуок — эта пляска святого Витта — добрались до Дании, у одного из Блас-серманов уже был готов целый цикл новых кадрилей и фольклорных оранжировок, призванных помочь молодёжи противостоять чёрной музыке, и когда в Дании вышел перевод романа Киплинга «Ким», сопровождаемый историями об английском генерале лорде Баден-Пауэлле, возведённом в звание пэра за свои добрые дела в азиатских и африканских колониях и за создание героического корпуса скаутов, — ведь с военной подготовкой всё равно что с игрой на скрипке: чем раньше начнёшь, тем лучше, — другой Блассерман уже сочинил десяток мелодий, предназначенных для пребывания на открытом воздухе с голыми коленками, под голубым небом и в бодром настроении, задолго до того, как в Дании заговорили о собственной организации бойскаутов.