Государство Сократа - Андрей Сандаковский

– Тогда если я не Клаус, то как я мог оказаться в этом теле?

– А это я у тебя хотел спросить.

– Я тебе мог бы рассказать какую-нибудь душещипательную историю, но ты же в сказки не веришь?

– Не верю.

– Тогда как я тебе могу объяснить то, чего в природе быть не может?

– Очень даже может. Я хоть в этих делах и не сведущ, но даже у меня есть несколько вариантов, как это могло произойти.

– Просвети, пожалуйста.

– Моего Клауса загипнотизировали, пока он был в больнице. И теперь он под гипнозом, делает все то, что ему прикажут. Это раз. Моему Клаусу вживили микрочип в мозг и дистанционно управляют его поведением. Это два. Моего брата клонировали. Это три.

– Ладно. Если даже предположить чисто гипотетически, что это могли сделать, то с какой целью? Должна быть выгода, профит какой-нибудь.

– У Германии много врагов. Очень удобно вырастить шпиона, причем с младых ногтей, чтобы он был в доску свой, абсолютно вне подозрений. Ты, полагаю, не зря интересовался испытаниями стражей. Уже небось планировал в пятнадцать лет стать курсантом моей академии.

– Что ты несешь, это все твои фантазии! Я просто так интересовался.

– Просто так ничего не бывает. Ладно, что это я тут с тобой разглагольствую. Будешь признаваться или нет? Говори, а не то башку разнесу!

Тут дверь в комнату открылась и вошла Анна.

– Мальчики, вы что это тут расшумелись? Ой, Генрих, ты что творишь? Брось пистолет немедленно!

– Анна, не мешай. – Генрих расстроился, что Анна стала свидетелем неприятной сцены. – Ты вообще – зачем вернулась?

– Я забыла кое-что. Но это уже не важно. Что происходит, кто мне объяснит?

– Анна, Клаус – не тот, за кого себя выдает. Он не наш брат.

– Генрих, ты о чем? Что за бред?

– Анна, прислушайся к сердцу, что оно тебе говорит? Ты сердцем чувствуешь, что Клаус – твой брат? Разве он все такой же эгоистичный недотепа? Вспомни, каким он был до больницы? Разве он сейчас похож на того мальчугана? Все эти внезапные грандиозные перемены в нем не укладываются ни в какие рамки.

– Да, он стал немного другим. Но изменился в лучшую сторону. Разве это плохо?

– Если человек меняется – это хорошо, это просто отлично! Но если человека подменили? Если это теперь другой человек? Я утверждаю, что этот парень, который стоит перед нами, – это не Клаус Вальтер, наш брат, а совершенно чужой нам человек. И неизвестно, что у него на уме. Он может ночью всех вас передушить, если захочет, а может шпионить в пользу другого государства.

– Генрих, ты говоришь страшные вещи. У тебя есть хоть какие-нибудь доказательства?

– Давай зададим ему пару вопросов. Клаус, ты знаешь русский язык?

Клаус еще больше оробел от этого вопроса, хотя его ситуация и так была ужасающей. «Русский язык? Невероятно, откуда он знает про русский язык?» – смутная догадка кольнула его в сердце. Но так как решено было все отрицать до последнего, то его ответ был «Нет!».

Тогда Генрих достал из-за пазухи обрывок рисунка, который Клаус нарисовал в первый день пребывания в этом мире и который они разорвали вместе с Анной. Андрей стал мучительно соображать, что теперь ему делать, как выкручиваться? Генрих с победным видом наблюдал за его реакцией.

– Что, братишка, можешь сказать по поводу этого клочка бумажки? Глазенки-то, смотрю, забегали у тебя. Ты же не отрицаешь, что рисунок твой?

– И о чем свидетельствует этот рисунок? – Анне было непонятно, как детский рисунок может являться веским доказательством каких-то обстоятельств дела.

– Анна, помнишь, ты же сама мне отдала этот кусок листа и сказала, что это художество Клауса. Так ведь?

– Точно так. И что из этого следует?

– На обороте нарисован макет клавиатуры с русскими буквами. Как это можно объяснить?

– Ну, не знаю, может он рисовал на листе, на котором уже была эта чертова клавиатура.

– Да ладно?! Тогда скажи мне, кто же из нашей семьи знает русский язык, и кому понадобилась такая клавиатура? Может, тебе?

– Нет, что ты!

– Может, родителям? Или Мари втайне от вас выучила русский язык?

– Это исключено.

– Тогда остается единственный верный вариант – это нарисовал Клаус, тем более видно, что на рисунке и клавиатуре след одних и тех же чернил. Давай у него спросим, откуда у него появились знания русского языка?

Андрей молчал. Все было плохо, очень плохо.

– Вот видишь, Анна, – торжествующе заключил Генрих, – даже он сам не может этого объяснить. А все потому, что никакой он не Клаус. Я склоняюсь к тому, что он иностранный шпион, агент Кремля. И я, как страж, давший клятву даже ценой жизни защищать наше отечество, должен устранить эту угрозу.

Андрей собрался с мыслями.

– Послушай, Генрих, если ты твердо решил, что я не твой брат, а агент иностранного государства, то сдай меня полиции. Там специалисты во всем разберутся. Устраивать самосуд – это преступление. Тебя самого накажут за убийство человека.

– Видала, какие речи толкает? – обратился Генрих к сестре. – Разве наш Клаус так бы смог? Да он бы в этой ситуации уже давно корчился бы в углу в судорогах и визжал, кричал и плакал бы, как недорезанный поросенок. А этот тип и слезинки не проронил.

– Но он прав, сдай его в полицию, если считаешь нужным, – парировала сестра.

– Это однозначно не вариант – мне никто не поверит. Один клочок бумажки с клавиатурой и мои собственные наблюдения не могут лечь в основу обвинительного заключения. Тем более что он малолетка и не подлежит вообще никакой ответственности. Меня засадят в психушку, на том дело и кончится.

– Ну, вот ты и сам ответил на собственный вопрос. Если даже полиция, скорее всего, не будет принимать к нему никаких мер, то почему ты решил, что можешь выступить в роли карателя? Ты что, Господь Бог?

– Я не Бог, я обычный страж. Но честный и порядочный страж, который предан стране, который должен защищать ее и семьи от чужаков. Он чужак, поверь мне. Нас учили чувствовать нутром, сердцем. Ты же знаешь, какая у меня чуйка. Вспомни, сколько раз я говорил, что должно быть так, а не иначе, хотя все обстоятельства и внешние факторы свидетельствовали об обратном.

– Да, помню, так было не раз.

– И сколько раз я ошибался?

– Ни разу.

– То-то и оно. И сейчас мое сердце, моя интуиция подсказывают, что в моем родном доме чужой. И он может причинить вред. Сейчас или потом, через много лет. Положись на меня, сестренка, я знаю, что делаю.

– Генрих, – вмешался в их обсуждение Андрей, – помнится, ты мне рассказывал о пройденных испытаниях, и там много говорилось о добродетели. Неужели ты преступишь собственные принципы и не будешь следовать добродетели? Ведь убийство человека – это явно не добродетель.