Клио и Огюст. Очерки исторической социологии - Вадим Викторович Долгов

с Запада. Негативное отношение было сломлено силами одного человека – проф. Натальи Львовны Пушкарёвой, которая упорно и методически вела разъяснительную работу, публиковала статью за статьей и книгу за книгой. В результате наступило понимание, что же подразумевается под словом «гендер» или «социокультурный пол».

Понятно, что половая принадлежность человека определяется первичными половыми признаками, которые заданы генетически и очевидны с рождения. Но затем младенец, который является в известном смысле «заготовкой» человека, попадает в ту или иную культурную среду, которая, собственно, и формирует из него человека в полном смысле слова. Это означает, что, взрослея, ребенок впитывает представление о том, как должен вести себя мужчина, чтобы общество признавало в нем «настоящего мужчину», как должна вести себя женщина. В процессе игры ребенок осваивает ролевые модели поведения. Мальчики играют мужские роли, девочки – женские. Не сразу, но со временем складывается представление о том, какую одежду должен носить мужчина, а какую женщина, как должен двигаться мужчина, а как женщина, что, кому и когда они должны говорить в зависимости от пола. И весь этот набор стереотипов, или, говоря по-научному, паттернов, отнюдь не задан от природы, а формируется обществом и, следовательно, культурой.

Причем общество весьма жестко требует соответствия тем ролевым моделям, которые приняты в данной среде. «Ты же мальчик! Мальчики не плачут», – говорят в России. И сколько бы психологи ни твердили, что выплескивать эмоции слезами имеют право хоть мальчики, хоть девочки, – культурная традиция, запрещающая мужчинам плакать, сохраняется. «Ты же девочка! Девочки так себя не ведут», – говорят в России расшалившимся девчонкам. Подразумевается, что мальчикам некоторое озорство позволяется, но запрещается реветь. Девочка же может поплакать, но вот шалить ей не рекомендуется.

Будучи восприняты в раннем детстве, эти нормы интериоризируются и кажутся их носителям «естественным» ходом вещей. На самом же деле разные эпохи и страны выдают свой набор требований и для мальчиков, и для девочек. Например, древнерусское общество запрещало детям до определенного возраста высказываться в присутствии взрослых. Это запечатлелось в наименовании возрастной группы отроков (по В. В. Колесову, отрок – «тот, кто не имеет еще права голоса на совете: от-рок-ъ, ср. от-реч-ь»[162]). Понятно, что теперь никому не придет в голову требовать от подростка молчания. Если брать иные культуры, то набор требований к мальчику может быть существенно расширен: ездить на коне, пасти овец, стрелять из лука, водить машину. От девочки может требоваться уметь готовить, прясть, ухаживать за ягнятами, знать молитвы и пр. Набор требований в каждой культуре своеобразен и неповторим. Ему люди следуют, начиная с первых шагов социализации и до гробовой доски. Сначала мальчик сталкивается с требованиями к тому, каков должен быть мальчик. Затем мужчина узнаёт, чем он отличается от «настоящего мужчины». Требования предъявляются и к людям старшей возрастной группы. Дедушки и бабушки «должны» сидеть с внуками, «проявлять мудрость», быть сдержаны и в то же время не утрачивать вкуса к жизни, активности и пр. Весь этот прихотливый орнамент ролевых сценариев, паттернов и культурных стереотипов и изучает гендерная история. Причем интерес к ген-дерным моделям выходит за пределы академической науки. Образцовые типы «настоящих мужчин» и «настоящих женщин» весьма бурно обсуждаются как в очных дискуссиях, так и в интернете.

Этнос. Этническая принадлежность или национальность – на первый взгляд, штука простая. Разница между русским, немцем и, допустим, японцем на первый взгляд кажется очевидной. Но этнос как научное понятие совсем не прост. И чем дольше ученые изучают этничность, тем запутанней выглядит ситуация.

Итак, на первый взгляд, всё просто: национальность определяется рождением, языком, на котором говорят люди и, шире, особенностями культуры. Понятно, что человек, родители которого были русскими, говорящий на русском языке, живущий в России и предпочитающий на масленицу блины с зернистой икрой, будет считаться русским вне зависимости от собственного желания. Но так просто бывает не всегда.

В бытность мою студентом я слышал от проф. В. В. Владыкина следующую историю. Профессор рассказывал, что после VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов 1957 г., прошедшего в Москве, в общежитии МГУ стали рождаться темнокожие малыши. Их отцы после фестиваля возвратились в родные африканские страны, а юные матери остались в Москве, растить плоды скоротечной любви в северных широтах. Общежитские дети росли своеобразной детской коммуной, бегая и играя по этажам, пока матери грызли гранит науки. Как известно, между детьми часто бывают ссоры и в ссорах этих дети бывают весьма жестоки. Желая в ссоре больней обидеть недруга, «белые» дети нередко обзывали маленьких мулатов «неграми». На что те искренне возмущались, утверждая, что они никакие не негры. Тогда ехидный обидчик задавал вопрос: «А кто же ты?» На что чернокожий мальчонка с негодованием восклицал: «Я – русский!» Понятно, что жестокое детское сообщество, покатываясь со смеху, выказывало полное недоверие словам юного мулата.

Понятно, что в этой истории оказались перепутаны совершенно разные понятия: национальности и расы. Тем не менее этот казус весьма показателен для научного анализа. Какой национальности был темнокожий малыш? Вряд ли возможно в данном случае определить национальность по отцу, ведь малыш не знал того языка, на котором говорили его предки с отцовской стороны, не имел ни малейшего представления о их культуре. Случись ему попасть в ту страну, из которой приехал его отец, он чувствовал бы себя там совершенно чужим. Ребенок вырос в Москве, говорил только на русском языке и воспитывался в контексте русской культуры. Но как же быть с расовыми признаками? Они могут стать непреодолимой преградой на пути к инкорпорации в этническую общность.

Изменим условия задачи. Допустим, отцом малыша был не негроид, а европеоид североевропейского типа. В этом случае описанной коллизии не случилось: ребенка бы вполне восприняли как русского в ситуации детской игры. Но потом, уже, например, в школе, недоумение могло возникнуть в том случае, если ребенка зовут, например, Вильгельм Карлович Шмитт. И это еще далеко не самые сложные ситуации.

Эти сложности стали причиной создания многочисленных теорий, призванных объяснить феномен этничности. Теории эти можно разделить на две большие группы.

Первая – примордиалистская. Если говорить несколько упрощенно, с точки зрения примордиалистов, люди одной национальности – это дальние родственники, т. е. люди, связанные общностью происхождения. Они приходятся друг другу дальними кузенами, какими-нибудь семиюродными братьями. Понятно, что всей родословной они уже не помнят. Но ощущают близость на интуитивном уровне – этим, с точки зрения примордиалистов, объясняется неосознанная симпатия, которую испытывают люди одной национальности друг к другу.

Другая теория – конструктивистская. По мнению конструктивистов, главное связующее звено в этносе – культура. Точнее, главная организующая сила этноса –