Соблазнитель - Збигнев Ненацкий

Гитлеровская оккупация – это не только миллионы человеческих жертв, но и своеобразное «промывание мозгов», после которого многие из нас вышли подозрительно настроенными к человеку, со страшным сознанием того, что достаточно только изменить условия, поставить нас в определенную ситуацию и каждый может оказаться чудовищем. Только сознание беспричинности бытия, страх, вытекающий из понимания бессмысленности человеческого существования, помогали каким-то образом объяснять период, который мы пережили, оправдывали компрометацию наших идеалов и позор нашего бессилия по отношению к масштабам преступления геноцида.

Тезис профессора Борнштайна не ограничивался утверждением, что в современном мире возрастает число больных шизофренией, хотя и это является фактом. Под шизофренизацией он понимал явление навязывания обществу галлюцинаторного видения действительности при помощи успешно завоевывающей мир философии экзистенциализма, а также искусства и, прежде всего, литературы, в которой доминирующим героем стал шизофреник.

Однако неужели возможно, что не только одежды, стили в искусстве бывали модными и немодными, но такими же модными или немодными могли стать болезни, мучающие человека?

В третьей четверти прошлого века медицинский мир много говорил о клинике и опытах Шарко. Его пациенток со знаменитой «Grande hysterie»[80], его методы лечения гипнозом и внушением без сна с большим интересом наблюдал молодой и никому еще тогда не известный венский невролог, Зигмунд Фрейд, а также молодой врач Аксель Мунте, который опыты Шарко прекрасно описал в своей «Книге из Сан-Мишель».

Фрейд много думал о явлении большой истерии, которую он видел у Шарко, и отсюда родилась новая этиология истерических состояний и других психоневрозов, появился психоанализ.

Но время текло, не прошло и сорока лет, как оказалось, что большая истерия Шарко постепенно стала исчезать, все меньше и меньше пациентов имело подобные симптомы. Сегодня в крупных клиниках случай большой истерии является редкостью, а психиатр даже с многолетней практикой может на пальцах одной руки пересчитать наблюдавшиеся им симптомы пациенток Шарко. В пределах мучающих людей психоневрозов произошел какой-то поразительный преобразовательный процесс; почти совершенно исчез невроз такого типа, зато на его месте появился другой: навязчивый невроз, содержащий в себе намного больше элементов раздвоения. И это произошло не только из-за более совершенной диагностики, а стало клиническим фактом. На место давнишней большой истерии в общественную жизнь начала все чаще входить болезнь, называемая шизофренией.

Мауриций Борнштайн задал себе вопрос: «Как появился этот патологический процесс? Почему он родился в первой половине нашего века, а в последние десятилетия все чаще давал о себе знать? Почему все более отчетливо обозначилась разница в аспектах психиатрической клиники девятнадцатого и двадцатого века?» Попытку ответа Борнштайн начинает с фразы, которая звучит так: «Каждая эпоха имеет какую-нибудь мыслительную и моральную ауру, свою, свойственную лишь ей атмосферу, свой дух, так было всегда в течение столетий, так случилось и сейчас».

Борнштайн приходит к выводу, что, поскольку в прошлом веке относительной устойчивости моральных принципов и стабильности общественно-экономических структур мир характеризовало единство и эмоциональная синтонность, то как раз в середине двадцатого века «накопилось столько противоречий, столько беспокойства и тревоги, столько ненависти, что отстранение человека от внешнего мира и поиски компенсации в себе самом стало явлением более повсеместным, чем раньше, когда – говоря языком Юнга – экстраверсия преобладала над интраверсией – над самокопанием, над аутизмом. А как раз аутизм и является основным симптомом шизофрении. И Борнштайн пишет дальше: „Шизоидия – тенденция раздвоения, ведущая к углублению противоречий между сознанием и бессознательными элементами человеческой души, начала постепенно нас подавлять, начала постепенно овладевать мыслями и чувствами людей, еще недавно согласованными, составляющими единое целое, синтонными с жизнью. И эта все усиливающаяся перемена отразилась на всей человеческой жизни, как нормальной, так и патологической. Шизоидией заметно пропиталась литература и искусство, которые в прошлом веке носили черты явно синтонические. В результате шизоидия неизбежно наложила отпечаток на больную психику и начался шизофренизационный процесс, который, зародившись в теории через психологию и философию, в известной степени проник в жизнь и повлиял на трансформацию человеческой психики вообще и на ее патологические проявления в частности“.

Со времени первого издания книги Борнштайна прошло сорок лет, со второго – дополненного, которым я пользуюсь, – тридцать. За это время медицина далеко шагнула вперед, многие тезисы в его книге принимаются не без оговорок, особенно если речь идет о конкретной диагностике, так же как о несколько некритическом отношении к экзистенциалистической психиатрии, с которой полемизировал профессор Кемпинский. Но среди других упомянутый выше тезис не только не потерял своей ценности, но продолжает оставаться актуальным, особенно по отношению к основным современным тенденциям в литературе и в искусстве.

Борнштайн считал, что на возникновение этой своеобразной «ауры эпохи» основное влияние прежде всего оказывают психология и философия. Таким образом, виноват Бергсон со своей главной идеей докторской диссертации «О непосредственных данных сознания» и, естественно, Фрейд, они оба потрясли доктрины материалистического монизма и теорию психофизического параллелизма. Рассматривая их наследие, следует подумать над тем, не был ли именно экзистенциализм квинтэссенцией шизофренизации и не послужил ли он дальнейшей шизофренизации наших взглядов на мир.

Факт существования своеобразной «мыслительной ауры» каждой эпохи не подлежит никакому сомнению, марксизм высказывается на эту тему совершенно однозначно. На базе развития средств производства и общественных отношений рождаются все новые и новые политические и философские доктрины, а они, в свою очередь, влияют на культуру и искусство; эта надстройка начинает воздействовать и на базу.

Богуславский[81]написал замечательную пьесу «Модные спазмы», в которой ее герои, мужчины и женщины, согласно обязательной тогда моде, болели разными «капризами» и постоянно падали в обморок, крича «Нюхательной соли, соли!».

Так вот, история литературы, это также история «модных спазм», таких разных в различные эпохи. Современные герои не падают в обморок, не болеют «капризами», не требуют нюхательной соли, а носят на ремнях надпись «I am unhappy», что значит «я несчастлив», они ужасно одиноки. История литературы является также историей выраженных в литературе разного рода неврозов, психозов и психических болезней, которые рождались вместе с определенными эпохами и исчезали вместе с ними, как те большие истерии Шарко. Они и в самом деле исчезали, а может, оказывались просто менее заметными, становясь немодными?