Вокзал Виктория - Анна Берсенева

«Почему носила? – рассердилась на себя Полина. – Она и сейчас так носит. Я их найду. Мы найдем…»

Она вдела серьги в уши, подошла к зеркалу. Хотела включить свет, чтобы брызнули бриллиантовые искры, но решила, что не стоит этого делать, хотя занавеска на окне и задернута. Потом разглядит получше, потом. Часами будет вертеть головой перед зеркалом и любоваться игрой камней.

Вообще-то Полина стала равнодушна к драгоценностям. Может быть, Роберт обидится, когда об этом узнает. А может, поймет, что кроме него она стала равнодушна ко всему и не так-то просто ей будет от этого равнодушия избавиться.

Она вернулась на стул посреди комнаты. Мерно постукивали ходики. Она всегда ненавидела этот звук. Но не решилась выбросить часы, когда поселилась здесь: ходики остались от прежних хозяев. Наверное, надо взять книгу или подумать о чем-нибудь интересном, чтобы время прошло быстрее. Но она не могла. Ни книга, ни какие бы то ни было мысли не могли отвлечь ее от ожидания.

Ходики стучали, в коридоре слышались шаги. Полина поняла, что это не обычное передвижение соседей из комнат в кухню и обратно, только когда шаги стихли под ее дверью.

Она вскочила и подошла к порогу. За дверью было тихо, но Полина понимала, что там кто-то стоит. И это не мог быть Роберт, потому что он ушел совсем недавно. А главное, потому что опасность, которая явственно ощущалась даже через дверь, не могла исходить от него.

Ключ повернулся в замке. Полина инстинктивно опустила руку в карман. Как будто каким-то необыкновенным образом могло получиться, что ключ переместился оттуда в коридор, и вот теперь этим ключом открывают дверь.

Ее ключ, конечно, оставался в кармане. Зачем она вынула его из замка?! Но теперь это уже не имело значения.

Дверь распахнулась бы мгновенно, если бы не цепочка. Из-за цепочки она распахнулась через пять секунд – ее выбили сильным ударом. Полина успела вскрикнуть, и сразу жесткая, отвратительно пахнущая папиросами рука зажала ей рот. Тот, кто это сделал, тут же оказался у нее за спиной, а перед собой она увидела Неволина. Она не видела его с тех пор, как он вышел из ее купе в поезде, мчащемся по Транссибу, и думала даже, что его, может быть, уже нет в живых, потому что могла предположить, что здесь, в Москве, сотрудники секретных служб исчезают так же необъяснимо, как в Берлине.

Но нет, он был вполне жив и никуда не исчез.

– Значит так, Полина, – сказал Неволин, входя в комнату и закрывая за собой дверь. – Спокойно спускаешься вниз, садишься в машину. Без единого звука. По коридору тоже идешь без звуков, ровно и прямо между нами. Поняла? Поняла, ты не дура. Пошли.

Дурой Полина действительно не была. И по тому, что Неволин ничего не стал ей объяснять, ничего не стал сулить и даже в дверь стучаться не стал, просто выбил ее ногой или поручил это сделать тому животному, которое теперь держало ее сзади, закрывая ей ладонью рот, она поняла, что участь ее решена и то, что она поведет себя тихо, будет лишь удобнее этим двоим, а ей овечья покорность уже не поможет.

Что ж, это даже хорошо. Идти как овца на закланье – это совсем против ее натуры, ей было бы трудно и противно так идти. Ну а раз в покорности нет смысла, то она поведет себя так, как для нее естественно.

Ее подвели к двери, Неволин кивнул тому, что закрывал ей рот, и он опустил руку. Они вышли в коридор.

И сразу же Полина заорала так, что у самой в ушах зазвенело.

– Помогите! – кричала она. – Убивают! Грабят! Бандиты! Убивают, помогите!

Соседи повыскакивали из своих комнат. Коридор заполнился, все недоуменно переглядывались, что-то спрашивали друг у друга. Двое мужчин и Серафима бросились к ней.

– Полина, что с вами?! – воскликнула Серафима. – Кто вас убивает?

Но прежде чем Полина успела ответить, Неволин рванул ее к себе – глупо она закричала, слишком рано! – протащил несколько шагов по коридору и втолкнул обратно в комнату. Второй ввалился следом и запер дверь.

– Дура! – с досадой бросил Неволин. – Ну, сама виновата. Бандиты так бандиты.

Он быстро и как-то косо кивнул своему подручному. И боль, мгновенная и острая, полоснула Полину по горлу. Именно боль полоснула – ножа она увидеть не успела.

Она схватилась за горло, увидела кровь у себя на руках и больше не видела уже ничего.

Сознание ее угасало, но слова еще звучали в нем, и это было самое мучительное. Они не проговаривались ею, а словно доносились извне – из той части жизни, в которую она прежде не могла заглянуть, а теперь переходила.

«Он никогда себе не простит… И как же будет с этим жить?.. Но ведь он не виноват, совсем не… Я виновата, только я… Лгала, даже в правде лгала… Что с ними теперь будет?.. Роберт, девочка… И дальше, дальше…»

Что означает это «дальше», к кому относится, Полина понять уже не успела.

Мелькнули напоследок легкие крылья ласточек, и горестная тьма охватила ее навсегда.

Лето пролетело как один день.

Если бы Вика увидела такую фразу в тетрадке, то снизила бы оценку за сочинение, и вот только теперь поняла: это главное, что можно сказать про лето.

Деньги она собрать все-таки успела, но ровно столько, сколько требовалось на следующий Витькин оксфордский год. На лето остались такие копейки, за которые можно было разве что питаться, и то очень, как принято стало говорить, бюджетненько; Вика ненавидела это бессмысленное слово.

Но слова можно ненавидеть сколько угодно, а денег от этого не прибавится. Оставалось только привезти ребенка на каникулы в Пречистое. Отдых в девятиметровой комнате на втором этаже панельной сельской трехэтажки был радостью, конечно, более чем сомнительной – соседи сверху и снизу буянили ежевечерне, – но ничего другого Вика предложить не могла.

Люда сообщила ей, что они с Серёнькой и Максом собираются летом в Мексику смотреть пирамиды древних племен, а потом будут отдыхать в Рио-де-Жанейро. В ее взгляде при этом без труда читалось: «Ну? Попроси, чтобы я взяла твоего Витьку с собой. Тебе же девать его некуда, что ж ты гордую из себя корчишь?»

Новые черты появились – скорее, наверное, проявились – в Люде совсем недавно, и Вика сразу их заметила. Что ж, Люда присоединилась к большинству, многих людей раздражает чужая независимость. Особенно если она присуща тем, кому, по их представлениям, не положена по чину.

Все это означало, что отдыхать придется в Пречистом.

И когда вдруг выяснилось, что у квартирной хозяйки есть дом в соседней деревне – не дом, а сарай, Вик, дом-то я людям сдавала бы, – и она готова предоставить его своей жиличке за символическую плату – потому что за такое деньги брать, Вик, вообще рука не поднимается, ну разве что совсем копейки, – это оказалось неожиданным подарком судьбы.

Дом был не то что сараем, лет сто назад он был именно домом, крепкой деревенской избой, стоящей над рекой Нудолью. Однако его слишком давно не подновляли и слишком давно ушли из него люди, поэтому хозяйка не ошиблась, давая определение своему жилью.