999. Последний хранитель - Карло А. Мартильи

— Слушай, но ты действительно спятил! Зачем ты согласился на такой обмен?

— Мне некуда было деваться. Этот ублюдок меня шантажировал!

В голосе Иннокентия появились скулящие нотки. Родриго Борджа сделал знак слуге принести два стула, и Папа тяжко плюхнулся на один из них.

— Не понимаю… За этот шантаж ты и отдал огромные суммы? В чем суть шантажа?

— Христофор все знает, точнее, догадывается. В общем, ты не понимаешь, я это сделал ради нас, ради Церкви, я должен был это сделать, иначе нам конец.

— Что знает Христофор?

— Все о «Тайных тезисах» Пико.

И Папа пустился в объяснения, как он попросил помощи у Христофора, как ему доверял, как написал для него письма во все дворы Европы и как тот явился его шантажировать, когда уже почти завершил свой план.

— Понятно, — сказал Родриго, пытаясь собраться с мыслями. — Пока он не отплыл, мы можем быть относительно спокойны. Ему нужны деньги и флот. Ты можешь сделать вот что: скажи Изабелле, чтобы не спешила и подержала его пока на веревочке. Мне бы еще веревочку, чтобы его подвесить! Но это уже касается королевы. Чем больше мы продвинемся, тем громче заплачет ее казна. А у нас будет время, чтобы заставить графа со всеми его идеями исчезнуть окончательно. Но ждать мы больше не можем. Он прислал тебе что-нибудь в свою защиту?

— Да, короткий текст, я бы сказал вызывающий. Пико называет его «Апологией» и оспаривает все обвинения.

— Прекрасно, вели его вызвать, гарантируй ему справедливый процесс и охранную грамоту. Нам надо, чтобы он оказался в Риме как можно скорее.

Папа встал со стула и медленно побрел к выходу из сада. Родриго остался сидеть, глядя ему вслед. Плечи Иннокентия сгорбились, и он шел с явным трудом. Может, и с Христофором удастся договориться, но сначала нужно, чтобы его отец исчез навсегда. Если болезни, которыми страдает Иннокентий, будут слишком запаздывать с его переходом в мир иной, придется это дело ускорить. И Рим, и Церковь нуждались в новом Папе, более умном, энергичном, сильном и внимательном к недругам.

Родриго поднялся на ноги. Новый помазанник Божий был готов.

Рим

Понедельник, 6 августа 1487 г.

Письма понтифика были прикреплены к внутренней стене базилики. Как они именовались — посланиями или буллами, — зависело от того, что в них содержалось. Ознакомиться с их содержанием должен был каждый, даже если он не умел ни читать, ни писать. Рядом располагался писец, который за весьма скромное вознаграждение мог растолковать, в чем суть папских распоряжений.

В послании, вывешенном накануне, Иннокентий объявлял «900 тезисов» Джованни Пико делла Мирандолы еретическими и пагубными и запрещал их читать и печатать. Там же самого графа Мирандолу, который в свою защиту написал «Апологию», приглашали явиться лично, дабы получить прощение Папы. При этом высказывалась искренняя уверенность, что ни на его жизнь, ни на его безопасность никто не осмелится посягнуть. Во имя Господа.

После таких уверений Леонора в доме на улице Вейо велела прислуге поскорее паковать багаж.

— Послезавтра уезжаем. Корабль сделает остановку в Ливорно, а оттуда уже нетрудно найти судно до Генуи. Ты уверен, что не хочешь ехать с нами во Флоренцию?

— У меня осталась только одна возможность обнародовать свои тезисы. На следующий год Карл Валуа возьмет на себя регентство во Франции. Он еще очень молод, но Папы не боится. Напротив, он большой союзник Медичи, несмотря на то что доводы политиков не менее загадочны и темны, чем халдейские тексты. Париж — моя последняя надежда.

— Париж может подождать. Разве книга тебе не нужна? Когда будем во Флоренции, я смогу…

— Нет, Ферруччо, книга должна остаться у тебя, и мне не надо знать, где ты ее спрятал. Так я никому не смогу ее выдать, что бы ни случилось. Я знаю наизусть каждую фразу, каждое слово, которое написал.

— Ох уж эта твоя память! Однажды я заставлю тебя раскрыть секрет!

— От тебя и Леоноры у меня нет секретов. Единственное, о чем я прошу, — это подождать со свадьбой до моего возвращения. Я бы хотел на ней присутствовать.

— Конечно, как же без тебя! В такой момент мне нужна поддержка настоящего друга!

На пороге появилась Леонора, такая красная и растрепанная, словно она только что осушила целую бутыль вина.

— Джованни, извини, но в одиночку у меня не получается. Твой стол настолько забит бумагами, что мне не удается их сложить. Придется разделить на стопки.

— Сейчас приду, Леонора. Спасибо за все, что ты делаешь.

— Я жду не дождусь, когда уеду… с женихом.

Ферруччо подошел, взял ее лицо в ладони, но она со смехом отстранилась.

— Если бы не ты, — сказала она Джованни, — то этот красавец дождался бы, пока я стану старухой, чтобы выразить мне свою любовь.

— А вот и неправда, — запротестовал Ферруччо. — Я просто… не привык к таким вещам.

— Вот и хорошо! А скольким женщинам ты признавался в любви?

Де Мола снова попытался протестовать, но она закрыла ему рот ладошкой.

— Ничего не говори, а то я умру от горя и ревности. Ну я пошла, а вы продолжайте дискуссию. У меня там есть с кем повздорить.

Мужчины проводили ее взглядами, полными восхищения, только чувства ими владели разные.

— Счастливчик ты, Ферруччо. Леонора — просто чудо.

— Я тоже так думаю. Она будет прекрасной женой и матерью.

— Я вижу, что у тебя серьезные намерения. Однако во Флоренции держи ухо востро. Тамошний двор отличается толерантностью, чего никак не скажешь о Церкви. Другой Джироламо, Савонарола, вообще не терпит ласки между мужем и женой, кроме как в целях продолжения рода. Постарайся, чтобы ко дню свадьбы вас не стало трое.

Ферруччо поскреб бородку.

— Я никогда не говорил об этом с Леонорой. Подожду, пока сама скажет.

— Влюбленная женщина не признает ни препятствий, ни запретов. Я почти уверен, что тебе придется ее сдерживать.

* * *

— Не реви. Это не первый и не последний раз, когда ты нарываешься на неприятности из-за своего поведения.

— Но он был совсем другой, у него такие искренние глаза!

Чеча чистила одну курицу за другой, с такой яростью выдирая перья, что порвала кожу.

— И будь повнимательнее. Сегодня у госпожи гости! Не рви кожу!

Но Чеча будто не слышала повариху, которой обязана была во всем подчиняться. Слезы застилали ей глаза, грудь сдавил гнев, и она безжалостно расправлялась с тушками несчастных пернатых. Им повезло, что они уже умерли. В бешеном порыве куриное бедрышко так и осталось у нее в руке вместе с перьями.