Зеркало воды - Софья Ролдугина

– Быть может, это неизбежно для любой девушки… Для людей вообще. Может, это просто взросление?

Олеся смотрит на меня удивленно.

– Вы и правда так думаете? Мне кажется, это мужской взгляд. Взгляд собственника, мужа. Мужчины хотят запереть женщин в золотые клетки, прервать их полет. Превратить из мотыльков – в неповоротливых маток.

Олеся задумчиво молчит, добавляет:

– Я не хотела бы такой участи. Я хочу полета.

Меня захлестывает чувство ирреальности происходящего. Не знаю, что возразить.

– Знаете что, – говорит Олеся, и на губах ее вдруг расцветает улыбка. – Принесите мне еще что-нибудь того автора, у которого страшные истории? Этот руббер.

– Поэ?

– Да, он!

– Понравился вам?

– Очень, ведь у него так стра-ашно! – она смеется, показывая жемчужные зубки, и возле ее глаз пролегают крошечные складочки. – Он мне нравится даже больше, чем этот ваш Парагорьев. Все-таки, он невозможный зануда!

– Хорошо, – улыбаюсь я. – Только обещайте, что не будете винить меня в своих ночных кошмарах.

Глаза ее становятся задумчивы.

– Ох, Фенхель, – говорит она негромко. – Не в кошмарах мне бы хотелось вас винить.

Олеся, смутившись, обрывает себя на полуслове. А я только рад переменить тему. Гребаная стеклянная стена.

Очередной вечер в «Саду расходящихся Т». Полный аншлаг. На сцене выступает мой приятель Витольд – конферансье Месье Картуш, блистательный пародист и мастер стэндап-скетчей.

В длинных руках пляшет бамбуковая тросточка, пиджак в красно-черно-белую клетку, соломенное канотье, канареечные брюки, рыжие гамаши. Одна половина лица у него под слоем белой пудры, из уголка глаза срывается нарисованная слеза, другая половина – скалится красной полуулыбкой, залихватски заломлена нарисованная бровь.

Витольд имеет необыкновенный успех. При этом действия его на сцене довольно незатейливы.

Например, он говорит, указывая на кого-нибудь из сидящих в зале своей тросточкой: «лысина этого парня смахивает на жопу». Все смеются.

Он говорит, указывая на кого-нибудь в зале: «эй, старичок, давно ли потрясал своими седыми мудями?» Все смеются.

Он просто говорит со сцены «жопа» и «мудя». И все смеются.

Я рассеяно слушаю шуточки Витольда и хохот публики, сижу на втором этаже, у перил, читаю газету.

Заголовок кричит:

На Тваревых Выпасах нашли еще три тела. Полиция не дает комментариев, но на одном из трупов якобы имеет место вырезанная ножом тайная руническая азбука гриболюдов или рубберская пиктография.

Представление заканчивается, под грохот аплодисментов Витольд покидает сцену, я комкаю газету и иду к нему в гримерку.

Комната завалена книгами, на языках, которые я вряд ли когда-нибудь выучу, и пустыми бутылками, которые мы опорожнили вдвоем.

Витольд стирает свой «двуликий» грим – идею подсказал ему ожог на щеке – напоминание об одной хреновой танковой атаке на Вистирском фронте, в ходе которой джаферы покрошили половину витольдова батальона.

– До чего мне надоело все это дерьмище, Фенхель, – говорит он. – Ну что за публика, а?

– Как там продвигается с твоими пьесами?

– Цензура, мать ее.

Это традиционный вопрос и традиционный ответ. Немногие знают, что весельчак мосье Картуш, звезда «Сада расходящихся Т», и скандально известный анонимный драматург Мистер Смех – две половинки одной маски.

Двуликий Витольд.

Первый делает мне за вечер отличную выручку, второго преследует полиция и некрократы из Цензурного комитета.

У первого любимое словосочетание «помацал титеньки», у второго «одумайтесь, дураки».

– Плюнь, – говорю я.

Чтобы подбодрить, предлагаю ему сигару.

Витольд, как всегда, улыбается уголком рта, на котором остался след алой помады, качает головой.

Затем вытаскивает из кармана свою заветную «удачную» сигару.

Пьесы мистера Смеха в списках и перепечатках гуляют по городу, вызывая известный резонанс. Но ни одна из них еще не была поставлена на столичной сцене.

В день, когда это произойдет – Витольд и раскурит свою «удачную» сигару.

Мы давно уже разыгрываем эту пантомиму.

Я знаю, что он мистер Смех, он знает про мой гребаный роман. Парочка наивных циников, затерявшихся посреди Яр-Инфернополиса, города мертвых снов.

Тащу Витольда в мой кабинет в мансарде, пить коньяк и получать зарплату. Открываю сейф, выдаю толстые пачки купюр. Курс падает с каждым днем, пачки становятся все толще. Того, что можно на них купить – все меньше.

Ребята, сидящие в Башнях Верхнего города, знают верное средство, чтобы привести все к норме. Им нужна новая война.

Об этом пишет в своих едких пьесах и отрывках- диалогах мистер Смех, об этом говорят на засыпаемых дождевой моросью улицах и в пропахших спиртом чайных.

Я баюкаю в руках коньячный бокал и смотрю в раскрытую пасть сейфа. Мятый лист белеет там поверх толстых пачек «красненьких». Вытаскиваю его, разглаживаю на колене:

Спасибо тебе, Папаша. Мы постараемся.

Я провожаю Витольда до выхода, сажаю на извозчика.

Сам уже слегка пьян, а мне еще предстоит важное дело. Оставляю кафе на Разилу. Он у меня в штате – главный специалист по безопасности.

Это дюжий парень из Словоярских крестьян. Тех самых, что прославлены своим высоким ростом, лихим нравом и тем, что сплошь заросли, как медведи, густым бурым волосом.

Говорят, словояры у себя на родной сторонке разгуливают по лесам голышом и обходятся четырьмя словами: «гыыы», «ололо», «аррр» и «водка».

Мой Разила на соплеменников мало похож, изъясняется по-городскому, порой почти изысканно, одет в отличный костюм, чисто выбрит, благоухает одеколоном. Только беспорядочная прическа, густые баки на щеках и красная шелушащаяся от постоянного бритья кожа на лбу и скулах указывают на его корни.