Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Царь 14 (24) августа 1666 г. поручил архимандриту ярославского Спасского монастыря Сергию умиротворить конфликтующие стороны. Увы, к медиатору большинство не прислушалось, и, как только он отправился с острова на материк, отстранило «варфоломеевцев» от управления обителью, избрав келарем чернеца Азария, казначеем — попа Геронтия, кандидатом в архимандриты — старца Никанора, в прошлом архимандрита Савво-Сторожсвского. В надежде на царское одобрение Никанор весной 1667 г. посетил Москву и публично отрекся перед собором от запрещенных обрядов. Тем не менее Алексей Михайлович старого знакомого в должности не утвердил, а пожаловал 23 июля (2 августа) в архимандриты Соловецкие строителя столичного Соловецкого подворья старца Иосифа. 15 (25) сентября 1667 г. его встреча с подчиненными окончилась конфузом. Иосифа прогнали с острова. 21 сентября (1 октября) туда вернулся Никанор, с подачи которого на другой день монахи в адресованной на высочайшее имя челобитной предупредили: «Изменить апостольскаго пореченного (и отеческаго) предания не будем во веки!»

Но с этого момента как раз и возникли проблемы, ибо все три командира стрелецкого войска, посланного осаждать крепость, избрали верную тактику. Обосновавшись в Сумском остроге, они ограничивались более или менее плотной блокадой монашеского гарнизона. И как бы из Москвы ни повелевали «над непослушниками промышлять», Игнатий Андреевич Волохов (1668—1672), Клементий Алексеевич Иевлев (1672—1674), Иван Алексеевич Мещеринов (1674—1676), словно сговорившись, неохотно предпринимали какие-либо активные действия против мятежников. Наградой за пассивность стали раздоры и дрязги в стане бунтовщиков. Похоже, предводители рассчитывали на одно из двух — быструю капитуляцию Москвы или неминуемый мученический венец. Но отсутствие и того, и другого спровоцировало череду расколов среди мятежников. Не все согласились палить из пушек по соотечественникам, не молиться Богу за правящую династию и т.д. Между тем необходимость шаг за шагом радикализироваться постепенно сокращала мятежный лагерь. Кто-то бежал с острова и в Сумском остроге каялся в прегрешениях «с простоты». Иных препровождали в монастырские темницы, подобно казначею Геронтию, не благословившему стрельбу из орудий.

Семь лет простоя правительственных отрядов довели ситуацию в крепости до абсурда. Для дальнейшего поддержания революционного духа несгибаемой когорте, ужавшейся до семи десятков бойцов, оставалось провозгласить себя суверенной монашеской республикой, учредить собственную приказную систему и разослать послов в ближайшие королевства искать признания. Естественно, мало кто на то отваживался. Моральное состояние мятежников снизилось катастрофически, и осенью 1675 г. Мещеринов вполне мог овладеть Соловками почти бескровно. Однако совет чернеца Феоктиста, 9 (19) ноября ушедшего с острова, как беспрепятственно проникнуть за стены монастыря, он проигнорировал. Прежде, в угоду Москве, в ночь на 23 декабря (2 января) затеял штурм, неудачный, зато заново сплотивший осажденных на короткое время. Спустя месяц, 22 января (1 февраля) 1676 г., воевода реализовал предложение чернеца и легко добился результата: Соловецкая цитадель пала.

Заметим, восемь лет соловецкого «сидения» не вызвали в московском государстве отклика, сравнимого с тем, какой породила «плещеевщина» в 1648 г. Народ массово не поднялся на защиту тех ценностей, которые отстаивали монахи во главе со старцем Никанором. Напротив, несмотря на не слишком глухую блокаду, иноки очутились в практической изоляции. Даже восстание Степана Разина никак не повлияло на характер противостояния вокруг Соловков. Как следствие, началось разложение гарнизона, закончившееся вытеснением борцов идейных криминальными. Беглые стрельцы, казаки подменили собой монахов, в подавляющем большинстве под занавес драмы покинувших остров.

Все годы соловецкой эпопеи Аввакум в Пустоозерске не прекращал рассылать в разные уголки страны послания и письма с гневными обличениями и страстными воззваниями. Эффект, однако, вся корреспонденция давала минимальный. Широкого протестного движения не возникало, а спорадические вспышки оппозиционности Алексей Михайлович, видимо, памятуя о Медном бунте, гасил в зародыше, сразу и крайне жестоко. Почему и не должна нас удивлять судьба боярыни Феодосии Прокопьевны Морозовой и членов морозовского кружка. Основанный ею в Москве центр старообрядцев, наладивший связь с фанатично непримиримыми пустоозерскими вождями, способный при случае «оседлать» какое-нибудь народное недовольство в столице и манипулировать им к выгоде своей партии подлежал безжалостному уничтожению. Что государь и не замедлил сделать, когда убедился в неуступчивости собственной родственницы. В середине ноября 1671 г. боярыню, ставшую монахиней Феодорой, арестовали, около трех лет добивались покорности, а затем, осенью 1675 г., уморили голодом в Боровском Рождественском монастыре.

Самосожжение, голодовка и крайне редко самоутопление. Этими тремя методами умерщвляли себя рядовые старообрядцы, доведенные до отчаяния проповедями радикалов. Алексей Михайлович, подвергая казни активных членов движения, всего лишь счел справедливым не рубить им головы, а уравнять в правах с теми, кого они вольно или невольно подталкивали к самоубийству. Вот и погибли на костре или от истощения многие непреклонные лидеры и агитаторы-раскольники. Боярыня Морозова — самое громкое имя из мученического списка. Однако, если бы царь не расправился с ними, не ликвидировал верхушку партии, еще вопрос, кто бы возглавил стрельцов в мае 1682 г. — Милославские или аввакумовцы. И чья бы программа восторжествовала в итоге — модернизации страны или ее полной изоляции от внешнего мира?..

Чувствительные поражения на Соловках и в Москве не могли не отразиться на взглядах пустоозерских узников. Между тем от них зависела жизнь тех, кто верил в идеалы святой старины. Они — мозговой и политический центр оппозиции — отвечали и за корректировку курса, обернувшегося поражением. И какую вдохновляющую инициативу озвучили вожди во главе с Аввакумом?

Из послания сибирской «братии», около 1681 г.: «В Нижнем преславно бысть: овых еретеки пожигают. А инии, распалынеся любовию и плакав о правоверии, не дождався еретическаго осуждения, сами во огнь дерзнувше, да цело и непорочно соблюдут правоверие и сожегше своя телеса, душа же в руце Божий предаша… Добро дело содеяли, чадо! Надобно так!» А это из послания Симеону Крашенинникову, период 1673—1675 гг.: «Дерзайте всенадежным упованием! Таки размахав и в пламя!» Не правда ли, цитаты что-то напоминают?! Медный бунт! Тогда людей посылали на смерть, чтобы погубить Ртищева, теперь — ради привлечения внимания России к тонущему старообрядческому «кораблю». Решение оригинальное, но едва ли ответственное. Аввакум оказался верным учеником Неронова, но, к сожалению, учеником фанатичным, не здравомыслящим. К счастью, для старообрядцев он недолго призывал всех не бояться очищающего пламени. 1682 г. позволил выдвинуться в лидеры и тем, кого волновали помимо сохранения прежних традиций и судьбы тех, кто этими традициями дорожил. Таким, как игумен Николо-Беседовского монастыря Досифей, духовный отец Ф.П. Морозовой, старовер с 1654 г., со дня знаменитого «книжного» собора. Или его ученик инок Евфросин из По-венца, автор «Отразительного писания о новоизобретенном пути самоубийственных смертей». Или знаменитые братья Денисовы, Андрей и Семен, устроители Выговской пустыни… Они осудили «гари» и энергично боролись с безумием самосожжений. Именно им мы обязаны сбережением для будущих поколений многих тысяч русских людей, исповедовавших древневизантиискии вариант православия, и постепенным возвращением староверческих общин к активной деятельности во благо родной страны. Но почему-то историки любят писать больше не о них, спасших старообрядчество от самоистребления, а об Аввакуме с товарищами, на гибель своих «чад» обрекавших.