Тайны раскола. Взлет и падение патриарха Никона - Константин Писаренко

Никто точно не подсчитывал, сколько человек погубил Медный бунт. Современники приводят разные цифры. Однако, можно не сомневаться, подавляющая часть жертв полегла во время короткой дневной атаки стрельцов. И на царя, очевидца ужасного зрелища, оно произвело неизгладимое впечатление. Разумеется, Алексей Михайлович предпринял все, дабы узнать, кто же осмелился превратить почти десять тысяч русских людей, москвичей, в «пушечное мясо» страшного мятежа? Увы, два месяца разбирательств не порадовали существенным результатом. Допросы Житкого, Жедринского, Нагаева и прочих не приоткрыли тайны, не снабдили ни единой зацепкой для установления истины. Монарх не поленился, устроил сверку почерков в масштабах страны. «По всей Москве и в городех у всяких людей имали писма, которые умели писать, и складывали те писма с теми воровскими писмами. И не сыскалось против того воровского писма ни одно писмо».

Да, господин инкогнито наукой конспирации владел великолепно. И все же один маленький след он оставил, объявив Ртищева изменником и с завидной настойчивостью добиваясь умерщвления окольничего. Зачем? Кто выигрывал от физического устранения Федора Михайловича? Тот, кто думал, что иными способами ему не реализовать своих планов. Подобный пессимизм, безусловно, проистекал из хорошей осведомленности о мировоззрении и политических пристрастиях дворецкого, а также о близких, дружеских отношениях мецената с царем. Отсюда вывод: оппонент Ртищева исповедовал идеалы противоположные и полагал невозможной в обозримом будущем опалу царского любимца. Кроме того, сам факт покушения говорил о том, что заговорщик, во-первых, признавал за соперником политическое доминирование в иерархии московской власти, то есть абсолютное влияние на главу династии, во-вторых, очень спешил. И еще, умение манипулировать народными массами выдавало в нем великолепного знатока народной жизни.

Суммируем все тезисы. Недруг Федора Михайловича прекрасно знаком и с нравами царского двора, и с умонастроениями простонародья, не питает симпатий к Украине и к обрядовой реформе Никона, имеет политический авторитет и опыт подпольной работы, боится опоздать с осуществлением какого-то важного предприятия. На мой взгляд, набор критериев достаточен, чтобы отыскать среди соратников второго Романова единственного, кто им полностью соответствует.

* * *

Кстати, Алексей Михайлович анализ, изложенный выше, произвел. И пришел к аналогичному мнению. На что и намекает полоса мытарств инока Неронова, вдруг возникшая с осени 1664 г. Почему не раньше? Так ведь судьба Левобережной Украины окончательно прояснилась только к лету 1664 г., а вместе с нею и будущее троеперстия и партийность патриарха всея Руси. Пока избрание первосвятителем кандидата от «боголюбцев» не исключалось, царь мирился с политической активностью их вождя. Благо тот едва ли сумел бы повторить бунт по образцу Медного. Во-первых, власть уже была начеку. Во-вторых, «стрелять» предстояло не в окольничего или боярина, а в помазанника Божьего. Кто бы посмел поднять руку на самодержца? Кроме одиночки-фанатика, никто. А у русского Равальяка хорошие шансы на успех имелись 25 июля 1662 г. После они снизились практически до нуля. Возбудить новое недовольство черни, усыпить бдительность царской стражи, да и самого венценосца, когда еще не спало напряжение от предыдущего мятежа. Нет, даже неутомимый и изворотливый Неронов не осилил бы подобное.

Так что Романов не слишком рисковал, не стесняя до поры свободу старца Григория. К счастью, терпеть выпало не долго, года полтора. К осени 1663 г. поляки приготовились к решающему бою за переяславских «черкасе». И Ртищев к тому времени уложился, не позволил семье Хмельницких унаследовать гетманскую должность. Дуэль Самко с Золотаренко дискредитировала обоих, и, по законам жанра, на сцене появился третий — кошевой атаман запорожцев-сечевиков Иван Брюховецкий, Хмельницкому — не родственник ни по какому колену. 18 (28) июня 1663 г. на раде под Нежиным старшина и мещанство Левобережья проголосовали за новичка, забаллотировав прежнего фаворита, шурина Богдана Михайловича. Под командой первого из равных казаки и встретили вторжение на левый берег армии короля Яна-Казимира и правобережного гетмана Павла Тетери. Кампания длилась три месяца — с ноября по февраль. Кульминацией стала осада Глухова в январе 1664 г., который польский король захотел непременно покорить. Однако гарнизон сопротивлялся отчаянно и в итоге устоял. Контрнаступление полков Г.Г. Ромодановского со стороны Белгорода на Глухов вынудило неприятеля, обескровленного двумя неудачными штурмами, отойти от города, дабы прорваться на северо-запад, к Могилеву.

И пусть серьезные бои в Белоруссии в районе Витебска не затихали до поздней осени 1664 г., крах польской экспедиции на казацких землях левого берега Днепра фактически утвердил за Россией половину Украины и Смоленский округ. Что касается территории западнее Смоленска, то ей отводилась роль предмета для торга на мирной конференции, открывшейся 1 (11) июня 1664 г. в Дуровичах (под Красным). А пока в прифронтовом городке русская и польская делегации нащупывали контуры взаимоприемлемого компромисса, Алексей Михайлович в Москве занялся «перевоспитанием» Неронова.

Интересная подробность. 22 марта (1 апреля) 1663 г. скончался архиепископ Вологодский Маркел, оберегавший штаб «боголюбцев» — Спасо-Игнатьевскую пустынь — и предводителя движения, старца Григория, от разных неприятностей. Преемником ему царь выбрал 20 (30) октября 1664 г., причем на Архиерейском соборе, Симона, игумена Александро-Свирского монастыря. Хиротонисовали архиерея 23 октября (2 ноября) 1664 г. Следовательно, кафедра пустовала свыше полутора лет! Зато не миновало и месяца с момента торжественного акта, как между новым архиепископом и монахом-политиком начались размолвки.

Первая из-за пошлины на «ставленую грамоту» дьякону Никите Митрофанову. Симон обязал протеже «боголюбца» оплатить ее, как полагается, хотя Неронов хлопотал об исключении из правил. Дальше — больше. Иерарх запретил старцу «служить по старым служебником», напечатанным до Никона. Естественно, Григорий заартачился, и архиепископ призвал в арбитры двух старших коллег — митрополитов Ростовского Иону и Крутицкого Павла (в августе 1664 г. Питирим пожалован в митрополиты Новгородские). Но и им Неронов заявил, что по книге патриарха служить не будет. Чем не основание, чтобы «указ учинить» против инока, из-за которого «на Вологде… многой раскол и раздор»?

Указ учинили 21 (31) августа 1665 г. Государь дождался, когда лидер оппозиции и глава Вологодской епархии, покинувший Москву 17 (27) декабря 1664 г., крепко рассорились в отдалении от столицы, у себя на Вологодчипе, после чего применил к смутьяну силу: поместил под надзор в монастыри — с августа в Горицкий в Переславль-Залесском, потом в вологодские Спасо-Прилукский и Спасо-Игнатьевский, а с марта 1666 г. в Иосифо-Волоцкий монастырь. Оттуда опального проповедника прямиком отослали в Москву на собор, расправлявшийся с партией «боголюбцев».

Алексей Михайлович усвоил уроки Медного бунта очень хорошо. Те, кто не погнушался во имя светлой идеи погнать на смерть несколько тысяч соотечественников и, спрятавшись за чужими спинами, подстрекал к убийству любимца царя, не просто утратили чувство меры, а выродились в фанатичных миссионеров, способных на все. Наличие такой партийной структуры реально угрожало основам московской державы. Уничтожить это государство в государстве надлежало в любом случае. С помощью «пряника» при потере Украины, опираясь на «кнут» при сохранении «черкасе». 1664 г. обозначил, к какому варианту лучше прибегнуть. Вполне логично, что монарх в первую очередь позаботился об осторожном лишении «чудовища» головы. С полгода колебался, в какой из обителей старца изолировать от сотоварищей на период процесса. В конце концов остановился на волоколамской, куда Неронова и привезли 14 (24) марта 1666 г.