Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации - Елена Прудникова

К тому времени антоновцы уже действовали еще в трех уездах Тамбовской, а также в сопредельных Саратовской и Воронежской губерниях. В работах нынешних историков сведения об их численности скромно колеблются в пределах от 15 до 70 тысяч человек. По данным штаба войск Тамбовской губернии, общая численность повстанцев составляла 35–39 тыс. человек. Каким образом подсчитывалась эта самая «общая численность» – тайна великая, ибо учесть мелкие отряды вохры, т. е. просто вооруженных крестьян, или тех бандитов, которые жили дома, невозможно в принципе. Конечно, в деревне всем все известно, но делятся информацией крестьяне крайне неохотно, приплетая сюда еще и счеты из-за коровы или кулачной драки в праздник.

В собственно повстанческой армии, по сведениям военной разведки, насчитывалось 17 600 человек при 25 пулеметах и 5 пушках. Им противостояла красная группировка из 32,5 тысячи штыков, 8 тысяч сабель при 463 пулеметах и 63 орудиях.

Когда речь идет о партизанах, это не Бог весть какое преимущество (немцы в Великую Отечественную против партизан и танки с авиацией использовали – а толку?), так что война шла с весьма неопределенным успехом. Например, 22 марта удалось окружить самого Антонова с 5000 бойцов. Те разбились на три группы и стали прорываться. Первые две вышли благополучно, последняя, численностью 1000 человек, тоже вырвалась, но оставила на поле боя половину личного состава, пулеметы и пушки. Естественно, победу в этой схватке записали на свой счет обе стороны.

20 марта в Тамбове начался так называемый двухнедельник – акция, во время которой сдавшиеся рядовые повстанцы получали полное прощение, а командному составу гарантировалась жизнь. За три недели из лесов вышли около 7 тысяч человек, в основном мобилизованные крестьяне без оружия. Красные отрапортовали об успехе двух-, а точнее, трехнедельника, повстанцы же, избавившись от балласта, с новыми силами перешли к активным действиям.

Понять, к каким результатам привели весенние бои – задача не для среднего ума. Это какая-то параллельная арифметика, право слово. Имея в феврале 18 тысяч бойцов, потеряв некоторое количество людей в жестоких боях и 7 тысяч в ходе пресловутого двухнедельника, повстанцы к началу мая насчитывали 21 тысячу человек. Правда, из них около трети – члены мелких банд, но все равно, даже 14 плюс 7 – это больше 18, а ведь были еще и убитые, причем немало. Красные слали победные рапорты, а повстанцы, словно в насмешку, 20 мая провозгласили «Временную демократическую республику Тамбовского партизанского края».

Из доклада М.Н. Тухачевского В.И. Ленину. 16 июля 1921 года:

«1. Положение бандитизма к началу мая.

В пяти уездах Тамбовской губернии: Кирсановском, Тамбовском, Моршанском (южнее Сызр. – Вяз. ж. д.), Козловском (восточнее Ростовской ж. д.) и Борисоглебском (за исключением самой южной части его) Советской власти не существовало (не считая городов).

В этом районе, объятом крестьянским восстанием, власть принадлежала СТК (Союз трудового крестьянства), через который проводила свою политику партия эсеров».

Продолжать борьбу с восстанием прежними методами можно было до бесконечности со стабильно нулевым результатом. Основной проблемой являлось не разбить повстанцев военной силой, а разорвать их смычку с населением. После Великой Отечественной войны, в несравненно более благоприятных условиях, во много раз более сильная власть выкуривала из нор «лесных братьев» десять лет. В 1921 году красные не могли позволить себе такой роскоши. Губернию надо было привести в порядок к началу сбора продналога.

Хороший выдался случай продемонстрировать достоверность эмигрантских источников. Вот воспоминания П.А. Сорокина о его поездке в Тамбов в январе 1921 года. Ехал он долго – но всяко уж не больше месяца. И вот что увидел господин Сорокин в Тамбове:

«На одной из стен я прочел приказ, подписанный Тухачевским – одним из главных военачальников Красной Армии.

„Села, принимающие активное участие в бандитизме, будут сожжены, крестьяне расстреляны, а женщины и дети арестованы. Все село несет ответственность за каждого бандита, и если окажется, что пойманный бандит из того села, где он был схвачен, то каждый десятый крестьянин будет расстрелян, его дом сожжен, имущество конфисковано, а его жена и дети будут арестованы“.

…Пока я читал это, заметил группу крестьянок, старых и молодых. Некоторые были с детьми на руках. Они брели безмолвно в грязных лохмотьях, с лицами бледными от измождения и отчаяния. Куда? Конечно, в тюрьму».

И в самом деле – ну куда еще может идти крестьянка в городе Тамбове? Тем более в грязных лохмотьях – а стало быть, явно из бедняцкой семьи.

Может быть, и не стоило бы приводить эту цитату – однако здесь имеет место совершенно тот же психологический казус, что и в случае с Берией. Можно сколько угодно говорить о том, что это был отец советской «оборонки», рассказывать о расстрелянных палачах и реабилитированных невинно осужденных, но брезгливое отношение к этому человеку оттого не изменится, поскольку в основе его лежат не факты и аргументы, а давным-давно развеянная сказка об изнасилованных школьницах. И ложечки сто лет как нашлись, а осадок все равно остался.

Совершенно то же самое произошло и с большевиками. Можно сколько угодно рассказывать о том, что они на самом деле делали, а чего не делали, – все равно к ним будут относиться как к палачам, ибо это отношение не имеет ничего общего с историческими реалиями. Оно было импортировано из-за рубежа на волне перестройки, а там формировалось на основе «свидетельств очевидцев» вроде сорокинского:

«Реквизиции и звериные жестокости коммунистов стали невыносимы. Представители власти отбирали у сельчан не только их хлеб и убогие пожитки, и часто арестовывая или расстреливая людей после этого, но иногда среди лютой зимы выгоняли крестьян голыми из их домов на мороз и обливали их водой, пока люди не превращались в живые сосульки. Раз или два крестьяне огрызнулись и убили коммунистов. В отместку коммунистические агенты калечили крестьян перед расстрелом, отрезая своим жертвам уши, руки, ноги, половые органы, выкалывая глаза, или насиловали крестьянских жен и дочерей на глазах их мужей и отцов».

Он, часом, большевиков с антоновцами не путает? Спутать не мудрено: форма одинаковая – шинели вперемешку с тулупами, знамена красные. Да впрочем, полно! Какие «большевистские зверства» мог он увидеть в городе Тамбове? Нешто Сорокин по деревням ездил? В лучшем случае у бабы-самогонщицы информацию собирал, а скорее всего, уже в Париже придумал. Ничего подобного вы не найдете в сборнике «Антоновщина», составленном уж явно не сторонниками коммунистов, где и приводится это душещипательное описание – единственное свидетельство «красных зверств». Но… остался осадок, остался и никуда не денется, поскольку история историей, а ложечки ложечками.