Крайняя мера - Мартин Стивен

— Наши люди все еще следят за этой компанией, — сообщил Манион. — Они говорят, что паписты съезжаются в Лондон и организуют сборище. Думаю, чтобы сотворить очередную пакость. Хотите взглянуть на их троицу? Перси заказал ужин на троих в «Митре», что на Брэд-стрит. Там у них логово. Мерзавцы совсем обнаглели. Наши шпионы также уверяют, что, кроме них, за папистами никто больше не следит.

Но почему? Грэшема охватила паника. Почему, вместо того чтобы спасать свою жизнь, эти люди собираются в Лондоне? Почему за ними никто не охотится, как и за теми, кто им сочувствует?

Может быть, стоит рискнуть и отправиться на этот дьявольский ужин в роли зрителя? Вселившийся в Генри демон подстрекал его на безумный поступок, а отчаяние из-за крушения всех надежд разъедало изнутри, словно настоящая опухоль. Даже вопрос сохранения собственной жизни казался сейчас не самым важным. Может, хватит белить лицо и походить на покойника? Во что лучше одеться и как выйти из дома: через черный ход или через парадный, якобы для визита к хирургу?

Почему этот «пороховой заговор» не развалился сам по себе? Неужели, передавая письмо, Монтигл выглядел недостаточно убедительно? Да и передал ли он его?

Роберт Сесил плохо разбирался в войне и считал, что она возбуждает людей определенного склада и стоит невероятных денег, а ее последствия непредсказуемы. Создавалось впечатление, что на охоте короля должна сопровождать целая армия, способная совершить победоносную войну. И без того астрономические расходы на нужды королевского семейства росли с каждой минутой, и Сесил только вздыхал, глядя на бесконечные вереницы лошадей, карет и экипажей, на которых его королевское величество Яков I вместе со свитой возвращался в Лондон с удачной охоты.

Сесил не стал настаивать на немедленной встрече с королем и дождался следующего дня, несмотря на то что он приходился на пятницу, которая, по всеобщему поверью, считалась несчастливой. Однако в этом году она выпала на первое число месяца, что вполне символично для нового начинания.

Король Яков встретил Сесила в галерее дворца Уайтхолл. Низко поклонившись его величеству, главный советник и государственный секретарь молча вручил ему письмо Монтигла. Удивленно подняв бровь, Яков стал читать письмо, время от времени поглядывая на Сесила, который по-прежнему хранил молчание. Второй раз его величество читал послание более внимательно.

— Вчера вечером его принесли лорду Монтиглу, а он тут же передал письмо мне. — Сесил в душе порадовался отсутствию даты на письме, ведь король мог разгневаться, узнав, что послание передано с большим опозданием. — Совершенно очевидно, сир, что его написал глупец.

— В таком случае следовало бы уподобиться дураку и не получать его, — ответил король.

Лицо Сесила оставалось невозмутимым, но в душе он торжествовал, восхищаясь в очередной раз умом, проницательностью и богатым жизненным опытом его величества. Нельзя забывать, что, находясь на шотландском престоле, этот человек уцелел только благодаря своей сообразительности и заговоры стали его второй натурой. Следует всегда помнить, что на свете нет никого мудрее дурака.

«Где же все остальные?» — с тревогой подумал Трэшем, приехав в Уайт-Уэбз. Фрэнсиса проводили в незнакомую комнату, и прежде чем он успел опомниться, дверь за ним с гулким стуком захлопнулась, и Трэшем оказался лицом к лицу с Робертом Кейтсби. Стоявший за спиной у Кейтсби Уинтер направился к двери и задвинул оба засова.

Впоследствии Трэшем понял, что тогда его судьбу решил всего один вопрос, который задал Роберт. Если бы он своим ужасающе спокойным голосом напрямую спросил: «Почему ты нас предал, брат?» — Фрэнсис тут же признал бы свою вину. Он выдал заговорщиков так называемому Селкирку, изменил клятве супружеской верности, предал свою веру и самого Господа, которому никогда не поклонялся должным образом.

Однако вместо того чтобы спросить, что заставило Трэшема предать друзей, Кейтсби задал совсем другой вопрос:

— Скажи, кузен, зачем ты отправил это письмо?

Господи, какое письмо?! В последнем письме, которое отправил Трэшем, содержалось требование о немедленном внесении арендной платы, и адресовано оно было одному из его новых арендаторов. На лице Фрэнсиса отразилось искреннее замешательство.

— Какое письмо? Не посылал я никакого письма!

Неожиданная запальчивость, с которой Трэшем выкрикнул эти слова, удивила Кейтсби, и он на мгновение замолчал, обдумывая, что сказать дальше. Неожиданная реакция Фрэнсиса озадачила даже Уинтера, который неуверенно топтался за спиной у Роберта.

— Не притворяйся, что ничего не знаешь, — продолжил обвинения Кейтсби. — Кто, кроме тебя, мог послать письмо лорду Монтиглу, мужу твоей сестры, и предупредить, чтобы он не ходил на заседание парламента, если хочет спасти свою жизнь?

— Ты сам об этом заговорил. Я бы с радостью отправил такое письмо, если бы только вовремя додумался! Ты знаешь мое мнение. Сотворив подобное злодеяние, мы не укрепим, а уничтожим нашу веру. Признаюсь, я собирался послать предупреждение, но не Монтиглу, а одному из советников короля, но так и не сделал этого. Ты слышишь? Я не отправлял никакого письма!

Искренность говорит сама за себя, а искренность человека, которому вы приставили к спине нож, тем более не вызывает сомнений. Кейтсби и Уинтер это сразу почувствовали.

— Если не ты, то кто же? — От напряжения Кейтсби перешел на свистящий шепот.

— Откуда мне знать? И позвольте мне, как обреченному на смерть, хотя бы присесть. Думаю, это не слишком много для последней просьбы!

Полное изнеможение, в котором пребывал Трэшем, спасло ему жизнь. Кейтсби и Уинтер понимали, что на такое притворство не способен ни один человек.

В душе у Трэшема затеплилась надежда, и он подумал, что если и дальше будет говорить правду, то появится шанс выйти отсюда живым. Для прирожденного лжеца, коим являлся Трэшем, такой оборот событий стал насмешкой судьбы.

Грэшем переживал страшное душевное опустошение, которое было гораздо сильнее физических страданий. Напряжение из-за необходимости изображать калеку перед каждым слугой и затянувшееся бесплодное ожидание сделали свое дело. Утром, вовремя обычной водной процедуры, Генри вдруг почувствовал озноб, чего с ним раньше никогда не бывало. Манион промолчал, но от внимания Грэшема не ускользнуло, что за завтраком камин горел особенно ярко и дров в нем было больше обычного.

Манион назначил очередную встречу с Трэшемом в одном из публичных домов.

— Это очень разумно, — уговаривал он друзей. — За посетителями публичного дома проследить гораздо проще, чем за теми, кто приходит в таверну. Кроме того, бордель находится на другом берегу реки, и мы можем отправиться туда в закрытой лодке прямо с нашей пристани.

Между тем Манион превзошел сам себя. Отправившись в «Митру», он сделал вид, что подыскивает комнату для своего хозяина, и попутно выяснил, какую комнату снял Перси. Не долго думая Манион снял соседнюю, но на час раньше. К тому времени как Перси займет комнату, слуги уже принесут еду и оставят гостей наедине с бутылками. Но обстоятельства сложились еще более удачно, чем рассчитывал Манион. На стене, разделявшей комнаты Перси и Маниона, был закреплен железный крюк, на котором висела лампа. Штукатурка была рыхлой, крюк расшатался, и его пришлось поднять примерно на дюйм, а прежнее отверстие осталось на месте, и Маниону потребовалось несколько секунд, чтобы с помощью кинжала сделать его сквозным. Теперь можно было беспрепятственно наблюдать за происходящим в соседней комнате. Однако Маниону пришлось действовать очень осторожно, так как штукатурка была старой и прогнившей и вместо едва заметного отверстия из стены мог вывалиться большой кусок.