Львовский пейзаж с близкого расстояния - Селим Ялкут

— Ивасик. — Сказала Галя твердо. — Зачем ты меня уговариваешь? Я — за. Только прошу, не мешай. А ты, прямо, агитатор.

Тут Ивасик обернулся. Лицо у него оказалось виноватое. — Галя. Ти ж мене вибач. Я ж не сильно. Ти, мабуть, у Киеві усіх знаєш. Скажі там. Це моя мрія[9].

— Ничего себе не сильно. Я чуть с горы не свалилась, две недели только и слышу. Допоможи, допоможи. Поехали, сам допоможешь. Посажу перед ЦК и уговаривай. Хоть целый день. Я тебе буду передачу носить. Или нет, перед ЦК тебя арестуют. Лучше перед Спилкой. А то письменныки так славят, что стыдно слушать. А меня не агитируй. Я — за.

— Ти мені підкажі, хто допоможе. Я своіх загітував усіх. Це ж вам — росіянам потрібно прояснити.

— Лично я согласна. Меня больше не трогай. И росияне согласны. Ты ЦК уговори, диячив вашых.

— Я нікого там не знаю. — Признался Ивасик. — А тебе знаю.

— Начинай с райкома. — Посоветовала Галя.

— Мабуть так і прийдеться. — Вздохнул Ивасик. — Але ж скільки з ними роботи буде. Ой, матінко.

— А что ты думал? — Сказала Галя безжалостно. — Это тебе не я. Это тебе райком. — И увидев, что Ивасик приуныл, утешила. — Ничего. Я тоже поговорю со своими.

— Поговори. — Попросил Ивасик. — А я буду своє робить.

В тот же день голоса стихли, Галя прожила у Ивасика еще две недели. Время это запомнилось ей, как самое счастливое. По возвращении в Киев Галя выполнила обещание и довела просьбу Ивасика до сведения своих друзей, в основном, художников — людей творческих.

— Я полностью согласна. — Подтвердила подруга Вера. — Давно пора всем дать свободу. Мы тоже хотим.

Оставалось уговорить остальных. Тут могли возникнуть трудности, но само время меняло обстановку. Ивасик бывал в Киеве и останавливался у Гали. Занимался он, как утверждала Галя, только врачеванием, но кто в таком щекотливом деле раскроет правду. Только-только началась антиалкогольная кампания. Как раз для Ивасика, он предпочитал общаться с трезвыми. Известно, что Галя несколько раз водила его в буфет Дома писателей, их Спилка находилась рядом с ЦК. При желании Ивасик мог разослать свои флюиды по двум организациям сразу. Тем более, что из писательского буфета убрали спиртные напитки, шампанское, и писатели пугали друг друга жуткими слухами, что вот-вот уберут пиво. А ведь, могло быть и так… По закону сообщающихся сосудов (а бутылка и есть самый лучший сосуд) понижение алкогольного градуса закономерно привело к повышению градуса общественного. Без пива социалистический реализм быстро становился критическим. Умы разогревались. Галя, конечно, клялась друзьям, что никакой агитации Ивасик не вел, она бы первая ощутила. Как знать. Со стороны, действительно, все выглядело вполне прозаически. Ивасик пил кофе и радовался, какой сытой и трезвой жизнью живут писатели. Сам он к тому времени полностью посвятил себя здравоохранению. Спустя несколько лет, когда я получил от Ивасика его визитную карточку, в ней значилось Мельфар. На русский язык весьма приблизительно можно перевести как Целитель, без дальнейших уточнений. Но тут я забегаю вперед…

Время шло, и мечты Ивасика стали сбываться. Причем не только мечты, не только Галю он уговаривал, кто в это поверит. Ивасик стал известен. И он приехал в Киев, официально зарегистрировать свою профессию. Мельфар — такой же трудящийся, как все мы — люди попроще, и требует министерского учета. Теперь, когда Ивасик стал наезжать часто, народ потек со всего города. Ивасик считал что талант мельфара — явление общественное, требующее полной отдачи, растворения в нуждах и бедах страждущих. Поэтому не отказывал никому. Галина квартира подверглась страшному нашествию.

Обо всем этом я знал от Веры, но теперь предстояло убедиться самому. Галя жила в бельэтаже монументального дома послевоенной архитектуры напротив выхода из метро «Университет». Дом окружали облетающие каштаны. На лавочке перед входом густо сидели. И стоя, толпились, как бывает перед выносом покойника. — Это к Ивасику. — Пояснила Вера. Дальше мое удивление только росло. На лестнице под стеной стояли плечом к плечу. Дверь в Галину квартиру была приоткрыта. Разговаривали тихо. Вера шла уверенно. — Вчера было столько же. — Пояснила она. Вся прихожая, коридорчик на кухню были сплошь уставлены людьми. Стояли в пальто, без эмоций, с мечтательным, каким-то нездешним видом. Таких — отрешенных можно встретить и в обычных очередях, но здесь их было больше. С прикрытыми глазами, погруженные в себя, как караван в середине многодневного пути, когда до оазиса еще шагать и шагать, и лучше пережить неизбежное в полусне. Вид у очереди был относительно здоровый, костяк составляли родственники страждущих. Физического присутствия больного не требовалось. Ивасик находил недуг по личным вещам — платку или простыне, извлеченной из-под немощного тела.

Тут Вера взяла меня за руку и затянула в комнату, в лучшее время — Галину спальню. И теперь комната оставалась за ней, Ивасик распоряжался в другой. Гали не было, была ее сестра Нина. Она приехала из Москвы. — Отдохнуть. — Сказала Нина с большим сарказмом. Лицо у нее было схожее с теми в очереди — спокойное, даже более стоическое, чем у тех, в коридоре. — Все когда-нибудь закончится, — читалось на этом лице: и осень, и зима, и эта толкучка. И еще неизвестно, что сулят перемены. А пока нужно терпеть и трудиться, трудиться и терпеть. И давать пример другим — более нетерпеливым, и нервным. Ведь чего нельзя допускать в нашей действительности — разочарования, слабости и уныния.

Лицо у Нины было бледное, а лоб ярко-розовый. — Только сейчас компресс сняла, — пояснила Нина, кутаясь в платок. — Голова трещит.

— Здесь, наверно, вредно постоянно находиться. — Посочувствовал я. — Энергетика.

Нина только глянула. Она бы давно уехала, но не может бросить Галочку одну в такой ситуации. Ирония, в словах, конечно, была, но особенная, когда ничего другого не остается, и сама ирония служит пробой на жизнестойкость. — Народ, — бесстрастно рассказывала Нина, — повалил с самого приезда Ивасика и прибывает лавинообразно. На кухню выйти нельзя. Чай, вот, пейте, — Нина кивнула на электроплитку. — Все время горячий держу.

— Продукты есть. — Нина продолжала объяснять обстановку. — Ивасику приносят. Колбасу. — В углу были свалены штук десять колбасных палок. — Куры. Готовить негде. К холодильнику не подойдешь. Бульон на плитке, но лучше из кубиков, возни меньше. Денег Ивасик не берет категорически. А продуктами не все догадываются.

— Может, экономят. — Предположил я. — На Божьем человеке.

— Ах, — сказала Нина, — какая теперь разница. Хорошо, что я воду запасла…

Насчет туалета я спросить не решился.

— Жить можно. — Согласилась Вера. Честно говоря, я сомневался. Но у Веры недавно был пожар в доме, и она знала цену испытаниям.