Этюд на холме - Сьюзен Хилл

Он слишком долго был уверен в том, что он должен делать и почему. Он знал, что давало ему удовлетворение, пусть и всегда временное, – кусочки информации, которые постепенно складывались в целое. Его никогда в действительности не привлекали преследование и охота. Это были просто средства на пути к цели. Он должен был находить людей, крайне обдуманно их выбирать, наблюдать за ними, ходить за ними по пятам, а потом, последний раз, выслеживать их и, из чистой необходимости, заставлять их замолчать. Он избегал понятий убийства, жертвы, смерти. Ничто из этого не доставляло ему удовольствия. Садисты и психопаты, злые люди – им доставлял наслаждение сам акт убийства, и, наверное, все, что с ним было связано. Он был не такой, как они. Одна идея ужасала его.

Он занимался совершенно другим.

Поэтому он был шокирован, когда понял, что он жаждет вернуться на Холм именно сейчас, когда это было временно невозможно. Он хотел повторить свой путь, встать там, где он стоял рядом с каждым из них, вспомнить все. Если бы полиция не закрыла это место для посещения, он, может, никогда бы об этом не узнал. Прошлой ночью он смотрел на свой список, и его встревожило кое-что. Осталось три образца. Взрослый мужчина. Пожилая женщина. Пожилой мужчина.

Остальные уже были учтены, изучены, вскрыты, задокументированы и заархивированы. Его исследование было уникально. Никто другой не экспериментировал в этом ключе, сравнивая способы, которым каждый был убит, и изучая мельчайшие различия между ними.

Скоро все это закончится. Он сделает то, что запланировал сделать. В большем нужды уже не будет. И вот сейчас он осознал, понял, что он не был одержим – он был зависим. Одна мысль о том, чтобы лишиться всего этого навсегда, даже фразы «конец», «последний раз» и «больше никогда» заставляли его обливаться холодным потом, который неприятно стекал по его спине. Ему нужно было вставать и ходить по комнате, а потом выходить и бродить по улицам, чтобы успокоиться.

Как это может закончиться? У него не останется ради чего жить. Если больше не будет работы, которую необходимо делать, у него не будет причин идти вперед, а он должен идти вперед. Ему нужно было на чем-то фиксироваться. Ему это было нужно, чтобы оставаться в живых и функционировать, чтобы не сходить с ума, чтобы сохранять контроль.

Он не осмелился воспользоваться фургоном, и он не мог поехать на своей машине. Слишком много людей узнали бы ее, узнали бы его и радостно ему помахали. Он должен был идти пешком, и только поздно вечером; днем это было бы слишком подозрительно. Люди теперь обходили Холм стороной. Он знал, что он тоже должен его сторониться, потому что пойти туда сейчас значило бы нарушить все правила. Он мог качественно делать свою работу, потому что знал, что это за правила, и исполнял их неукоснительно. Он знал, что большинство людей ловили, потому что они нарушали правила, а правила они нарушали, потому что становились самоуверенными, беспечными и потому что они были глупыми. Но он был умен, у него был натренированный мозг; он был организован во всем, что делал; он никогда не действовал импульсивно, всегда проверял и перепроверял. Так почему он был в таком отчаянии оттого, что оказался готов пойти на риск сейчас? Он чувствовал, что в нем растет потребность и что теперь только она управляет им. Он должен игнорировать ее, он должен ее контролировать.

Часами он думал о Холме. Несколько ночей он лежал не смыкая глаз, раз за разом проигрывая в голове каждый случай, когда он бывал там «по работе», как он любил это называть.

Он начал любить это место за его дух древней истории, за его корни, уходящие глубоко в прошлое, за Камни Верна, которые обросли столькими суевериями за века. Ему нравилась, какая там стояла тишина, нравились ему и звуки, которые производил ветер, в зависимости от того, в каком направлении дул. Ему нравилось, как были организованы его возвышения, уступы и каменные утесы, и островки колючих кустарников и трав, и кроны дубов. Он любил здешних кроликов и их кроличьи норы. Он пользовался ими из практических соображений, но теперь любил из сентиментальных.

Чтобы успокоиться, он съездил в бизнес-парк. Это было после семи часов. Все уже уехали, все сектора были закрыты и погружены во тьму. Он прошел через боковую дверь и проскользнул в прохладное тихое здание. Как все они будут поражены, когда узнают, чего он добился здесь; эти люди, которые отвергли его, разрушили его жизнь и, наверное, ни разу больше его не вспоминали с тех пор, как он покинул стены медицинской школы, потеряли того, кто мог принести славу этому месту. Как им это не пришло в голову? Если бы они позволили ему продолжать, следовать выбранному пути, к этому времени он был бы уже первым в своей профессии, и они могли бы хотя бы получить признание за то, что обучали его. Теперь последние крупицы признания он забрал себе.

Он включил бело-голубые флуоресцентные лампы и на мгновение застыл неподвижно, вслушиваясь в молчание мертвых. Потом он подошел к двери, установленной в бетонной стене в дальнем конце помещения, и зашел в сердце своего королевства. Оно было совсем маленьким, просто задняя часть гаража, но все, что имело значение, было здесь. Он засомневался, его рука зависала над одной полкой, чтобы затем двинуться к другой, но в конце концов он остановился на второй полке справа. Он проверил все источники питания, термометры и циферблаты, как делал каждый день. Он был дотошным. Не мог себе позволить быть другим.

Он потянул за ручку.

Анджела Рэндалл оказалась прямо перед ним, когда полка выехала вперед на своих шарнирах. Он вгляделся в ее мраморно-белое лицо. Анджела Рэндалл. Ее одержимость им сначала была даже лестной, и когда начали появляться подарки, ему было довольно приятно. Никто раньше не воспламенялся к нему страстью. Он этого не допускал. Но через какое-то время письма, которые источали жалкий запах отчаяния, подарки, приглашения, мольбы стали его утомлять. В конечном счете он стал ее презирать. Не то чтобы она была здесь поэтому; он никогда не позволял эмоциям как-либо влиять на его работу. Она была здесь, потому что она была нужного возраста, пола и размера для данного этапа его исследований, и потому что ее легко было выследить на Холме.

Он полностью выдвинул полку, чтобы посмотреть на свою собственную работу. Он подумал, что над Анджелой Рэндалл он проделал более качественную работу, чем над остальными, аккуратную, безукоризненную, чистую. Все было извлечено, рассмотрено, вскрыто, взвешено, записано, а потом помещено на место. Он знал органы ее тела так же хорошо, как свою собственную ладонь, он изучил их так же внимательно. Сейчас она была полностью восстановлена, хирургические швы бледно блестели.

На минуту он задумался, что еще она могла бы ему подарить.

Прежде чем он еще раз проверил электричество и термометры, выключил свет и закрыл все замки, он еще какое-то время рассматривал их всех. Он был слегка недоволен своей работой с молодым человеком, который был таким подтянутым, гибким и мускулистым, и даже думал, не переделать ли ее. Но поймать его было сложнее всего, мальчик сопротивлялся, он был очень сильным. Не как бедная толстая Дебби.

Три полки оставались пустыми. Одна из них еще никому не была присвоена. Другие были для пожилых, Протея и Анны. Но если дела на Холме будут продолжаться в том же духе, то он еще не скоро сможет поприветствовать их здесь. Он прошелся по внутреннему помещению, потом по внешнему, беспокойно, нетерпеливо вышагивая. Он не вышел из себя, потому что никогда не выходил. Выходить из себя даже по незначительным, бытовым поводам было опасно. Он не зашел бы так далеко в своей работе, если бы был подвержен даже самым слабым таким проявлениям. Но он чувствовал себя как свободный поток, который заткнули. Эта задержка происходила не по его воле и не была частью плана. И все же это была безусловная слабость с его стороны, не учесть возможность неожиданностей, потому что они были неотъемлемой частью жизни, а жизнь была тем, с чем он имел дело в первую очередь.