Дерево растет в Бруклине - Бетти Смит

– Я слышала, как соседи шептались. Они говорят – ты не хочешь попрощаться с папой, потому что он был плохим отцом.

– Он был хорошим отцом, – горячо возразила Фрэнси.

– Да, хорошим, – кивнула Кэти.

Она подождала, пока дети примут решение.

– Пошли, Нили, – сказала Фрэнси.

Взявшись за руки, дети подошли к отцу. Нили взглянул быстро и, боясь расплакаться, выбежал из комнаты. Фрэнси стояла, опустив глаза в пол, и боялась посмотреть на гроб. Наконец она подняла глаза. Ей не поверилось, что папа мертв! Смокинг вычищен и отглажен, свежая манишка с воротничком, галстук аккуратно повязан. В петлице – гвоздика, а над ней – значок члена профсоюза. Золотистые волосы блестят и лежат волнами как обычно. Небольшая прядка выбилась и упала сбоку на лоб. Глаза закрыты, будто он задремал. Джонни выглядел молодым, красивым, ухоженным. Фрэнси впервые заметила, как красиво очерчены полукружья его бровей. Усики подстрижены, изящные как всегда. Печаль, горечь, тревога покинули его лицо. Оно стало спокойным и молодым, почти мальчишеским. Джонни умер в тридцать четыре года. Но сейчас казался гораздо моложе, не старше двадцати. Фрэнси посмотрела на его руки, скрещенные на серебряном распятии. На среднем пальце остался белый след от кольца с печаткой, которое подарила ему Кэти в день свадьбы. Кэти сняла кольцо, чтобы передать его Нили, когда тот вырастет. Странно было видеть папины руки неподвижно застывшими – Фрэнси привыкла, что они постоянно дрожат. Франси обратила внимание на то, какие они узкие, нервные, с длинными пальцами. Она так пристально смотрела на его руки, что ей показалось, будто они шевельнулись. Ужас охватил ее, она хотела убежать. Но в комнате полно народу, и все смотрят на нее. Они скажут, она убежала, потому что… Нет же, он был прекрасным отцом. Прекрасным! Лучшим! Она протянула руку и убрала прядь волос с его лба. Подошла тетя Сисси, обняла ее и прошептала: «Пора». Фрэнси отступила назад и стояла рядом с мамой, пока закрывали гроб.

Во время мессы Фрэнси стояла на коленях между мамой и Нили. Она смотрела себе под ноги, поэтому не видела усыпанного цветами гроба на подмостках перед алтарем. Однажды украдкой взглянула на маму. Кэти, стоя на коленях, смотрела прямо перед собой, лицо под вдовьей вуалью было белым и спокойным.

Когда священник спустился и стал обходить гроб, окропляя его святой водой с четырех углов, какая-то женщина, сидевшая через проход, зарыдала. Ревнивая Кэти не желала ни с кем делить Джонни даже после смерти и резко обернулась узнать – кто смеет оплакивать его. Она внимательно оглядела женщину, потом снова стала смотреть прямо перед собой. Мысли ее метались, словно обрывки газеты под ветром.

«Хильди О’Дэйр сильно постарела, – думала Кэти. – Рыжие волосы словно пудрой присыпаны. А она ведь немногим старше меня… Ей тридцать два или три. Когда мне было семнадцать, ей было восемнадцать. Ты пойдешь своей дорогой, а я своей. Это значит, ты собираешься пойти ее дорогой. Хильди, Хильди… Это мой парень, Кэти Ромли… Хильди, Хильди… она ведь моя лучшая подруга… Я дурно поступила, Хильди… Не надо было переходить тебе дорогу… Ты пойдешь своей… Хильди, Хильди. Плачь, Хильди, плачь. Должен же кто-то, любивший Джонни, оплакать его. Я вот не могу плакать. Пусть хоть она…»

На кладбище Кэти, мать Джонни, Фрэнси и Нили поехали в первом экипаже, за катафалком. Дети сидели спиной к кучеру. Фрэнси это устраивало, потому что не было видно катафалка, возглавлявшего процессию. Она смотрела на второй экипаж. В нем сидели только тетя Эви и тетя Сисси. Их мужья не смогли поехать, потому что работали, а Мария Ромли присматривала за ребенком Сисси. Фрэнси хотелось бы ехать во втором экипаже. Рути Нолан плакала и причитала всю дорогу. Кэти сидела как каменная. Экипаж был крытый, в нем пахло сырым сеном и лошадиным навозом. От этого запаха, замкнутого пространства, от езды задом наперед и от напряжения Фрэнси сильно тошнило.

На кладбище рядом с глубокой ямой стоял простой деревянный ящик. Обитый тканью гроб взяли за блестящие ручки и поставили в простой деревянный ящик. Когда ящик с гробом опускали в могилу, Фрэнси отвернулась.

День был серый, дул холодный ветер. У ног Фрэнси кружились смерзшиеся песчинки. Неподалеку, возле могилы недельной давности, какие-то люди разбирали венки, покрывавшие могилу: вынимали увядшие цветы из проволочных каркасов. Они работали методично, цветы аккуратно складывали в одну сторону, а каркасы в другую. Это был законный бизнес. Они купили это право у дирекции кладбища и продавали проволочные каркасы цветочным магазинам, которые использовали их снова и снова. Никто не возражал, потому что эти люди железно соблюдали правило: не выбрасывать цветы, пока они не завянут.

Кто-то вложил в руку Фрэнси холодный кусок смерзшейся земли. Она увидела, что мама с Нили стоят на краю могилы и бросают в нее горсть земли. Фрэнси медленно подошла к краю, закрыла глаза и медленно разжала руку. Через секунду она услышала глухой стук и снова почувствовала тошноту.

С кладбища экипажи разъехались в разные стороны. Каждого скорбящего доставляли до дома. Рути Нолан сошла с несколькими спутниками, которые жили поблизости от нее. Она даже не сказала «до свидания». Во время церемонии похорон она не желала разговаривать ни с Кэти, ни с детьми. Тетя Сисси и Эви пересели в карету к Кэти и детям. Карета была рассчитана на четверых, поэтому Фрэнси села на колени к Эви. Всю дорогу до дома молчали. Тетя Эви пыталась развлечь их новой историей из жизни дяди Вилли и его лошади. Но никто не улыбался, потому что никто не слушал.

Мама велела остановить экипаж возле парикмахерской за углом их дома.

– Сходи туда и забери кружку твоего отца, – велела она Фрэнси.

Фрэнси не поняла:

– Какую кружку?

– Просто попроси кружку.

Фрэнси вошла в зал. Там сидели два парикмахера, клиентов не было. У стены в ряд стояли пустые стулья для посетителей, один парикмахер сидел там. Левая лодыжка покоилась на правом колене, он играл на мандолине. Играл он «О, соле мио». Фрэнси знала эту песню. Мистер Мортон разучивал ее с ними, говорил, что она называется «Солнца свет». Другой парикмахер сидел на своем рабочем месте и смотрел на себя в длинное зеркало. Когда Фрэнси вошла, он поднялся.

– Да?

– Мне нужна кружка моего отца.

– Имя?

– Джон Нолан.

– Ах да. Очень жаль, – он вздохнул, когда снимал кружку с полки, где она стояла среди других.

На белой кружке с толстыми стенками золотыми квадратными буквами было написано «Джон Нолан». В ней лежали белый обмылок и облезлый помазок. Парикмахер вытряхнул мыло и помазок в другую кружку, побольше и без подписи. Кружку Джонни стал протирать.

Пока ждала, Фрэнси огляделась вокруг. Ей никогда не доводилось бывать в парикмахерских. Пахло мылом, чистыми полотенцами и одеколоном. Газовый подогреватель приветливо шипел. Парикмахер с мандолиной допел песню и завел сначала. Из-за тоненького треньканья мандолины слова в теплом зале парикмахерской звучали печально. Фрэнси мысленно подпевала, как научил мистер Мортон: