Закон забвения - Роберт Харрис

Вот так обстояли дела у Эдварда Уолли в начале Гражданской войны, когда на сорок четвертом году его жизни приехал кузен Кромвель и предложил вступить в его полк. Занимающий низкое положение в обществе, но имеющий образование выше тогдашнего статуса, разочарованный в своей судьбе, озлобленный на виноватый в этом мир, истинный пуританин, физически крепкий благодаря работе на ферме, пропитанный духом приключений, яростно недовольный королевским правительством, бесстрашный – вот вам революционер в зародыше.

– Что ты там пишешь, Нед? – спросил Уилл как-то вечером. – Что бы это ни было, дело подвигается очень медленно. Это не могут быть письма, так как у нас нет возможности их отсылать, да, если бы она и была, ты никогда не стал бы этого делать.

– Это всего лишь развлечение, чтобы скоротать время. Кое-какие воспоминания, ничего важного.

– Мне бы хотелось прочесть. Можно?

– Почему нет? Когда-нибудь. Когда закончу.

Но по какой-то причине ему не хотелось, чтобы Уилл видел рукопись, и он тщательно ее прятал – собирал листы каждую ночь и убирал на дно мешка.

Правда состояла в том, что имелось много эпизодов, которые ему не хотелось описывать, особенно для дочери. К примеру, ту первую зиму войны, когда они рыскали по восточным графствам, арестовывая сторонников роялистов и отбирая у них деньги, чтобы послать в Лондон. Они нагрянули в Лоустофт в Сафолке, где взяли в плен около тридцати злоумышленников и выдворили католических священников из их домов. Потом отправились в Кембридж, где Нед не бывал со времени выпуска, и потребовали отдать всю золотую и серебряную посуду колледжей. Не получив ее, солдаты заперли преподавателей и вице-канцлера в их комнатах. Они прямо на конях въехали в неф Сент-Мэри, университетской церкви, схватили Книгу общих молитв и разодрали в клочья, а Кромвель со шпагой в руке набросился на резные украшения из дерева, изломал их и сжег перед алтарем. Это было в марте. В апреле они разгромили собор в Питерборо: изрубили топорами орган, побили витражные стекла, разнесли алтарь вместе с ограждением, сожгли библиотеку и архив, бросили в огонь крестные перегородки, устроили для лошадей стойло в часовне Девы Марии… После них в громадном средневековом сооружении стало пусто, как в подвале у Майки Томкинса. Ему вспомнилось, как некоторые из драгун обрядились в найденные священнические облачения и разгуливали в них по городу. Они мнили себя крестоносцами, ведущими праведную священную войну, но, оглядываясь назад, Нед усомнился, что это воистину было угодное Господу дело. Однако Оливеру оно нравилось – Нед как сейчас видел перед собой его красное лицо, еще более красное в зареве горящих книг и старинного дерева, огоньки, пляшущие в темных глазах. Чего им хотелось на самом деле, это убить парочку роялистов. «Это наша работа, – говорил Оливер. – Уничтожать врага». И в мае им представилась такая возможность.

Это была не битва, а всего лишь стычка, без артиллерии, в двух милях от Грантема в Линкольншире. Противник силами в пару тысяч кавалерии, пехотинцев и драгун выступил из летних сумерек под бой барабанов, с развевающимися флагами. Под началом у Кромвеля было около тысячи солдат: примерно половину составлял его собственный полк, а остальное – жалкий и нищий сброд из местных. Полчаса две маленькие армии смотрели друг на друга, обмениваясь мушкетными выстрелами, затем с приближением темноты Оливер потерял терпение и, вопреки невыгодному соотношению сил, отдал приказ наступать.

Все прошло в точности так, как они отрабатывали всю зиму: атака быстрой рысью в три шеренги, Нед в первом ряду, ноги касаются ног соседей по обе стороны, пистолет наготове. Он не чувствовал ни малейшего страха, и только сила Божья струилась по его жилам. Набирая темп, круглоголовые затянули гимн, хотя сложно было расслышать песню сквозь топот копыт. И внезапно вражеская линия, выглядевшая такой далекой, оказалась совсем близко. Нед выстрелил из пистолета, швырнул его в голову ближайшего роялиста, затем выхватил шпагу и, когда они врубились в шеренги врагов, принялся вслепую наносить удары по фигурам справа от себя. По инерции конники пронеслись примерно на сотню ярдов вперед. Они остановились, развернулись – вот этого враг, заботившийся о раненых, совсем не ожидал – и обрушились на противника с тыла. То, что минуту назад было образцовым строем, обратилось в толпу перепуганных людей, помышляющих только о бегстве.

Нед пришпорил коня и ринулся в погоню, и вот тогда-то ему и довелось убить в первый раз. Он нагнал одного, наклонился в седле и взмахнул мечом. Клинок врезался беглецу в шею сбоку. Фонтаном брызнула кровь. Уолли не остановился поглядеть на противника – ему показалось, что тот был молодой и низкорослый, – и галопом мчался за остальными, пока они не растворились в темноте.

Он кропотливо писал в течение всего того года, 1663-го, и продолжил работу в следующем, истощив весь запас бумаги у Томкинса, которому пришлось посылать в Нью-Хейвен за новой партией. А меж тем за стенами погреба менялись времена года. За все это время Девенпорт получил от преподобного Хука только одно письмо, очень осторожное в выражениях, описывающее происшествие с одним из его «осведомителей» так, словно оно случилось с кем-то другим. «Вы наверняка догадываетесь, что письма его пришли не по адресу и в чьи руки они попали, и по сей причине он затаился и не может писать вам, как прежде… Я прознал также, что неподалеку от вас находятся некие родственники вашего друга, которые рады будут услышать, что он здоров и им того же желает». От Фрэнсис писем больше не было, хотя Уилл каждый день молился об их приходе. Было очевидно, что в Лондоне опасно. «Народ Божий в большой печали, не зная, что делать или куда идти…»

Нед переносил изоляцию легче, чем зять. Пусть тело его было заключено в стенах подвала, зато ум парил на просторах Англии двадцатилетней давности, оживляя в памяти славные дни войны, когда железнобокие Кромвеля сметали все перед собой, и, по мере того как победа сменяла победу, обретавшие уверенность в том, что исполняют Божью работу.

Спустя два месяца после Грантема было Гейнсборо в Линкольншире, где сражаться приходилось на песчаных холмах, изрытых кроличьими норами, – настоящий кошмар для конницы, однако с Божьей помощью им удалось сохранить строй. И когда юный Кэвендиш, генерал роялистов, спустился с возвышенного плато со своим полком и ударил вслед отступающим парламентским войскам, Кромвель отдал приказ и бросил железнобоких в контратаку, оттеснившую роялистов в трясину. Кэвендиш, юнец двадцати трех лет, сын графа Девонширского,