Ни слова правды - Ульян Гарный

А думал я про своего напарника – не разглядел в нем ни отваги, ни самопожертвования, вообще ничего, кроме непрезентабельной внешности – как ТТ[141], честное слово. Осетр еще подлил масла в огонь:

– Никодим урода ранил, и серьезно: там лужа целая черной крови натекла! Знать бы, как ему это удалось!

Чувство вины заставило спросить:

– Когда похороны?

Осетр удивленно поднял бровь:

– Вроде вы не особенно ладили?

– Но и врагами не были, хочу проститься, – буркнул я, – в Жорию ехать надо, козла зеленомордого прямо в Июрзе утопить, да и дело с концом.

– Верно ты, Василий, говоришь, но путь туда через Восточный лес и Дикое поле лежит. Там от степняков-ковыльников ступить некуда: мрассу, кеценеги, кайсаки, кубаи, гузторки, с гор тавазцы и чихи захаживают – их всех как будто мать сыра земля извергает, как болото комаров.

– Ничо, лес прошли и поле перейдем, – возразил я, – только туда малым отрядом соваться нечего – проглотят, как цапля лягушонка. Тут сотен пять, а то и тысяча – конный отряд надобен; ежели мрассу или там кеценеги наедут – скажем, посольство, дескать, союз заключать, мелких же, кубаев или тыринцев, – в капусту, чтоб неповадно было. Что скажешь?

Воевода помолчал, хмыкнул:

– Дело говоришь! Проводника бы нам толкового, знатока степных обычаев, а лучше и вовсе – ковыльника!

– Эх, был у меня такой, да в степь со своими подался, – посетовал я, – рано Улдуса отпустил, пригодился бы еще.

– Да ты погоди сетовать, щас мы ему весточку состряпаем, мигом долетит.

Осетр открыл окно, развернулся задом, потужился и оглушительно пернул, протяжно, очередью. Вот, значит, как шептуна запускают!

– День-два – жди ответа! – проговорил воевода, отдуваясь и закрывая окно. Весть ковыльник твой, скорей всего, тебе и отправит. Иди готовься к дороге дальней, а я к князю с докладом.

Я поспешил к княжичу, хотелось его увидеть. Особой любви к детям я не испытывал, но было в Романе что-то притягательное, что заставляет останавливать взгляд на человеке даже среди толпы. Княжич – особенный мальчик. Не зря погань на него ополчилась, ждут его великие свершения.

Возле палат княжича дежурил Тве, который горячо пожал мою руку, но внутрь не пустил: только по приказу князя. После происшествия все изменилось: теперь комната Романа стала серебряной клеткой в буквальном смысле. Тускло поблескивающие белые прутья по стенам и потолку, дверной проем закрыт решетчатой дверью, снабженной запором изнутри.

На многочисленных лампадах – подставки для ладана. Белый дым клубился, расползался по комнате, проникал в коридор, щекотал в носу. Я чихнул, по палатам отозвалось эхо. Роман вздрогнул, оглянулся, подошел к дверям. В покрасневших глазах не было слез, жесткие складки залегли возле рта, на похудевших щеках появились овраги, в руке блеснул клинок. Передо мной стоял маленький воин, готовый к сражению, без страха и сомнений. Но, увидев меня, Роман радостно улыбнулся, снова показался беззаботный маленький мальчик, но быстро спрятался за новым суровым лицом. Княжич сказал:

– Дядя Вася, я рад, что ты жив! А дядя Никодим… – Роман сморщил лицо, и казалось, вот-вот заплачет, но юный воин сумел собраться и продолжил почти ровным голосом: – Я не знал, что священник может быть таким смелым. Дядя Никодим не видел эту козломордую тварь, но я показал ему рукой. Тогда дядя Никодим брызнул в его сторону святой водой. Демон задымился, и дядя Никодим смог рассмотреть его очертания. Тогда он бросился на рогатого с молитвой: «Да воскреснет бог, да расточатся врази его…» – и вонзил в пузо поганому свой крест так, что черная кровь демона брызнула во все стороны. Но козел отломил свой рог и ударил дядю Никодима прямо в глаз. Но дядя Никодим нажал на крест сильнее, и демон взвыл, полезли дымящие кишки…

Роман говорил, а его остановившийся взгляд, зрачки внутрь, сквозь меня снова видел кошмар, который недавно пришлось пережить. Теперь уже никогда княжич не будет прежним. За одну ночь мальчик стал мужчиной и воином. И за украденное детство виновные ответят. Direct intentus, Et iratus est per se intentum[142], кто совершит зло с прямым умыслом – повинен смерти. И зеленое рыло, и присные его. Всех ждет расплата, никто не избежит кары в День Гнева.

Я начинаю крестовый поход на Июрз. Огонь, дым и ужас ждут всех, кто сеет зло.

Сейхун Скотоложцев-Булщитер:

Вот, дорогой читатель, если тебе удалось прорваться через весь этот бред, то полагаю, только ради полного разоблачения всей этой чуши, которое немедленно и воспоследует.

Собственно, здесь подлежит анализу не литературное произведение, а некое неумелое попурри из всяческих произведений литературы, кинематографа и т. д. Подобно старшекласснику конца восьмидесятых автор развешивает над своим письменным столом вырезки из газет, журналов и любимых книг, при этом пытаясь убедить нас, что именно последовательность этой расклейки и есть творчество. Дескать, постмодернизм: мы не цитируем, мы отсылаем.

Нет, батенька, нет, дорогой мой, это не постмодернизм. Это плагиат, причем автор не мелочится, оттягивая банальные цитаты у целых направлений литературы. Например, первое путешествие героя в иную реальность происходит из зимы в лето, что очень распространено в среде русскоязычных авторов фэнтези, и это как раз можно понять, поскольку основная масса этих самых авторов проживает в местностях, говоря языком героев предложенного произведения, «где даже летом холодно в пальто». Остальное же нагромождение героев и событий напоминает попытку смешать все самые вкусные ингредиенты для создания самого вкусного блюда на земле. Но, как водится в таких случаях, желаемого эффекта не наступает. Вместо самого вкусного блюда на земле получается бурда, некий винегрет с кокосовым ликером.

Попытка впрячь в одну телегу коня и трепетную лань заканчивается лебедью, раком и щукой. Или, как пошутил бы автор: когда лебедь щуку раком или как-нибудь еще, столь же тонко.

Предложенное вниманию читателя, с позволения сказать, произведение, не называть же его, уподобляясь автору, умственной блевотиной или химией сознания, не выдерживает никакой критики.

Весь этот салат из Белянина, Толкиена, Свифта, Кастанеды и им подобных, с претензией на юмор, действительно вызывает улыбку, но улыбку ироничную, это смех над автором, который, видимо, отождествляет себя со своим то двухметровым, то шестиметровым героем. Но на самом деле, исходя из неровности стиля, автор – то маленький, то очень маленький, если принимать за критерий его размер как писателя.

Искушенный читатель в этих неровностях видит интеллектуала-теоретика, совершенно незнакомого с реальной жизнью, эдакого прыщавого, полного комплексов дрочилу-графомана. И если бы не история с милиционерами, я бы так и подумал. Но здесь, приходится признать, по обмерам и фото автор действительно крупный грязноватый мужчина неопределенного возраста и рода занятий. Но, несмотря на внушительные размеры своего тела, этот, с позволения сказать, писатель – настоящий пигмей в мире великого искусства, имя которому – литература.