Однажды в Африке - Анатолий Луцков

И, будто отвечая на капитанские опасения, подал от штурвала голос Свирин, в котором звучала тревожная озабоченность:

— Пал Андреич! Катер пересекающимся курсом с левого борта.

«Ну вот, приехали», — с веселой злостью подумал капитан, но ход сбавлять не стал. Он чувствовал, что этот залив становится ловушкой.

Луна уже светила вовсю, и стояла она там, где был выход из залива. Катер приближался к левому борту и с него что-то грозно кричали. Были видны фигуры четырех солдат и офицера, который и посылал какие-то команды в адрес «Ладоги» через хрипящий динамик. Старпом поднялся на мостик и стоял рядом с капитаном. В руках у него был бинокль.

— Ну и английский у здешних вояк! — критически заметил капитан. — Геннадий Сергеевич, заставьте их выражаться членораздельнее.

Старпом через мегафон сказал с ученической четкостью:

— We do not understand you.

— Правильно. Будем пока их не понимать. И ход сбавлять не будем. Выход из залива уже близко. А в открытое море они не рискнут: там волна.

Катер догнал наконец «Ладогу» и потребовал остановиться. Капитан это сделал постепенно, приблизив себя к океану еще на треть мили.

Корпус судна с пустыми трюмами, давно некрашенный, нависал во всей своей неприглядности над патрульным катером, как пятиэтажный дом. С его борта бросили конец для швартовки, и было видно, как военное плавсредство неистово ерзает вдоль ржавого корпуса на волне, идущей от близкого океана.

Черный лейтенант на патрульном катере чувствовал себя в дурацком положении. В том, что задержанное судно под каким-то неизвестным флагом доставляло какой-то незаконный груз, он не сомневался. Иначе зачем ему вообще заходить ночью в залив? Трюмы его пустые, с поличным его не поймали, а вход его в залив просто проморгали. Большая змея не страшна, если в руке у тебя палка. Так говорят в его племени. Он говорил по радио с начальством, и ему приказано задержать судно до прихода сторожевика. Или до прибытия вертолета. Но завтра большой праздник, и он не был уверен, что команда единственного военного корабля в стране, оставленного в свое время англичанами за ненадобностью, не отпущена на целые сутки на берег. А вертолет явится только утром, светать же начнет часов через пять.

— Спустите трап! — рявкнул лейтенант, задрав голову туда, где неприятно белели физиономии нарушителей. Было что-то унизительное в том, что он, офицер с вооруженными солдатами, находится далеко внизу, а они наверху.

Трап был спущен, но какой! У них это называется шторм-трап. Деревянные планки, в концы которых продеты две веревки. В тяжелых и неуклюжих военных ботинках взбираться по нему почти на десятиметровую высоту было нереально. Сняв ботинки, пожалуй, можно. В своей деревне он и сейчас может взобраться почти на любую пальму. Но предстать на палубе босым перед этими белыми ублюдками — это просто неслыханно. Катер, между тем, болтало и ударяло о корпус судна, который гудел, как пустой котел. Солдаты, нахохлившись, сидели, привалясь спиной к рулевой рубке и зажав автоматические винтовки между колен. Лейтенант подумал, что сверху могут бросить взрывпакет или бак с бензином и вслед горящий факел. Если они имеют дело с мятежниками, они на все способны.

— Я хочу видеть ваши документы на груз! — крикнул он на судно.

Бумаги ему спустили на шнуре, привязав к нему пустую бутылку. Он спрятал их в боковой карман, полагая, что они пригодятся для отчета и подтверждения того, что судно действительно им задерживалось.

— Господин лейтенант, — обратился к нему рулевой, который стоял у двери рубки и вглядывался в темную даль северного берега. — Ночью глаз не видит, зато ухо слышит. Это они!

Лейтенанту не надо было объяснять, кто такие «они». Уже доносился приглушенный стук дизеля, и вот темная масса пересекла лунную дорожку. Ему был знаком этот мощный катер мятежников. На нем было безоткатное орудие и два крупнокалиберных пулемета. Они стреляют из них по вертолетам. Солдаты боязливо поежились, один сказал, что собаке слона не остановить, а другой привел пословицу насчет того, что вовремя замеченный бегемот лодку не потопит. Ибо у нее будет время уйти от опасности.

— Отходим! — скомандовал лейтенант. — Рулевой, к нашей базе!

Но прежде чем отойти, он попробовал перестраховать себя, торопливо окликнул судно и передал свой приказ:

— Следуйте прямо в порт. Вас встретит сторожевой корабль и будет вас сопровождать. Вы меня поняли?

— Поняли! — донеслось до него сверху.

И катер резко отошел, выжимая из двигателя все, что мог.

Капитан без сожаления расстался с грузовыми документами, они ему были не нужны. Большой катер, идущий без всяких огней, на мостике заметили давно и догадались, что это прощальный подарок Огемфе. Капитан спокойно выслушал приказание следовать в порт. В рассказ о сторожевике, который якобы их встретит и будет сопровождать, на мостике, не поверили.

Сенченко явился в рулевую рубку, чтобы сменить у штурвала Свирина. Теперь только им одним придется сменять друг друга на вахте. Ну и сволочь же этот Володька Каминский! Подложил им, гад, такую свинью.

Капитан между тем собирался передать вахту старпому и пойти поспать часа два, но вот тот доложил, что по его расчетам они приближаются к нейтральным водам. Где-то слева остался их порт, скрытый в предрассветной мгле. Луна серебрила гребни небольших волн. Свирин, спустившись с мостика, все медлил идти на покой. Он видел, что и другие не спали и ждали чего-то. А ждали, куда повернет «Ладога». И когда Сенченко за штурвалом стал выполнять команду «право руля» и ложиться на новый курс — на норд-норд-вест, кто-то даже негромко крикнул «ура!». А Свирин подумал, что теперь в жизни каждого нужно менять курс и идти по нему, не оглядываясь назад. Прощай, Эльяс, который не знает, что сулит ему завтрашний день, но ждет его с тревожной надеждой, прощай, обольстительная Аина, в доме которой он уже не сядет сегодня за праздничный стол. Ведь с каждым прощаньем незаметно оставляешь какую-то частицу себя самого. И часть сумбурной жизни Свирина отлетела в небытие с внезапной и непринужденной легкостью. Лишь в памяти остались непрочные следы, как на мокром песке морского берега, который облизывают равнодушные волны.

После того как капитан с обидной откровенностью назвал всех, не исключая, правда, и себя самого, «пасынками», старпом стал относиться к нему весьма сдержанно и разговаривал только на служебные темы. Капитан давно это заметил и думал о разрядке этой досадной напряженности. Но не сейчас.

— Геннадий Сергеевич, — начал он без предисловий. — С вахтами на мостике мы разберемся в течение дня. Вы меня будите через два часа, мы вместе определяемся по маяку, потом меня сменяет второй.

Но старпому хотелось знать, что их ждет теперь, когда они вступили в спор с законом и фактически стали беглецами. То, что у капитана имелись авантюрные наклонности, он знал давно. А раз он его действия одобрял и действовал заодно, это лишало его морального права критиковать.