Однажды в Африке - Анатолий Луцков

С моря потягивало неким подобием прохлады, но корпус судна разогревался за день на солнце и потом долго и медленно остывал, как чугунный утюг, но до конца остыть не мог. Поэтому в помещениях всегда стояла безжалостная духота. В эти долгие ночи он о многом передумал, но результат его умственной деятельности был прискорбно мал. Если его записать, то он состоял бы всего из нескольких предложений вместе с довольно зыбкими благими намерениями. Он, Свирин, во многом разбазарил прожитые годы. Болтался в плаваниях, а жена и двое детей жили как бы отдельной от него жизнью. Серьезной профессией он не обзавелся, заочную учебу в институте прервал после третьего курса. Раньше хоть был смысл работать в «загранке»: покупались и привозились дефицитные в стране вещи. Он решил, что, если вырвется отсюда, с дальнейшими плаваниями порывает. Идет на курсы штурманов малого плавания, получает диплом и работает, не отдаляясь от родных берегов, чтобы быть ближе к семье. Заканчивает заочно институт. А там видно будет.

В стране, куда какая-то глумливая фатальность привела экипаж «Ладоги», ее черные власти, бескровно сменившие белых правителей, никогда не пытались идти по пути так называемого реального социализма. Поэтому советские политики ею всерьез не интересовались, наклеив на нее неодобрительный ярлык «страны с капиталистической ориентацией». Но посольство, как и в других подобных странах, здесь имелось. Возможно, это делалось с целью трудоустройства отставных глав обкомов и крайкомов партии, ибо означенные товарищи почему-то считались изначально готовыми к дипломатической службе и по-свойски назначались послами в страны третьего мира. Чаще всего они были представителями южных окраин Советского Союза, то есть из так называемых «солнечных» союзных и автономных республик. Возможно, на Смоленской площади считали, что посол, черты лица которого трудно отнести к чисто европейским, будет более по душе обитателям стран, освободившихся от власти ненавистных белых. Шли годы, распалась великая страна, бывший «могучий оплот мира и социализма», а родные республики многих послов стали в одночасье суверенными государствами и обзавелись не только своими флагами и гербами, но даже учредили собственные посольства за рубежом. Но прежние, еще «советские», послы не спешили со сменой гражданства, они так же продолжали занимать свои кресла в посольских особняках, над которыми теперь реял другой флаг. О них, казалось, просто забыли на упомянутой уже площади. Одним из таких послов был и посол в этой стране, Абубекир Мухамеджанович. Капитан написал в посольство три письма, которые остались без ответа, пару раз звонил, и ему ответил кто-то из посольских: «Абубекир Мухамеджанович сейчас занят». А в другой раз отвечала африканская секретарша, на ужасном английском обещая непременно передать капитанскую просьбу «его превосходительству».

Жизнь в порту начиналась рано, чтобы до наступления жары сделать главную работу. Утренней прохлады, правда, здесь почти не чувствовалось, взамен была какая-то липкая сырость, и она держалась довольно долго, пока солнце с похвальной регулярностью не начинало золотить верхушки пальм вдоль залива, а динамики из минаретов ближайших мечетей уже возглашали свое неизменное «Аллаху акбар!», в то время как тонкоголосые колокола католической церкви Непорочного Зачатия ненавязчиво призывали к мессе.

В такое вот утро к самому причалу подъехала посольская машина с черным шофером, и из нее бодро выскочил первый, как позднее выяснилось, секретарь в обычной посольской униформе: белая рубашка-короткорукавка, темные брюки и галстук. Столица была в полутора часах езды от порта, и секретарю не пришлось идти на необходимость слишком уж раннего пробуждения.

Он хотел поговорить с капитаном наедине, Но Якимов с фальшивой любезностью сразу же заявил:

— В кои-то веки мы видим представителя родной державы, поэтому надо, чтобы вся команда была в сборе. Возможно, будут вопросы.

Самым просторным помещением на судне была столовая команды. Там и собрались. Макс тоже приковылял вместе со всеми, но его удалили, и он ушел, с оскорбительной наглядностью и как бы в виде протеста выставив красный зад и обиженно озираясь. Почему-то чувствовалось, что встреча вызовет взаимное неудовольствие сторон. Так оно и произошло. Выяснилось из слов гостя, что посольство не может помочь морякам материально — у него нет на это средств, но если судно будет продано на торгах в погашение задолженности перед портом, посольство ускорит оформление документов для возвращения на родину, если, конечно, в результате этой продажи у них появятся средства для этого самого возвращения.

— Впрочем, я не уверен, что все захотят этим воспользоваться, — как-то двусмысленно сказал секретарь, полнеющий господин с бледным, несмотря на долгое пребывание тропиках, лицом. Видимо, он не часто рисковал показываться на солнце.

— Это почему же? — угрюмым басом спросил стармех Чирков. — Поясните свою мысль, уважаемый.

— Вы плаваете под чужим флагом, — тоном обвинителя начал гость. — Судно принадлежит не государству, которое я представляю, а частным лицам. Единственное, что нас связывает, — это общее гражданство, но и эта, как мы знаем, вещь легко сменяется.

Капитан слушал с досадливым нетерпением и весьма нелюбезно прервал посольского работника:

— Не я поднял на кормовом флагштоке эту зеленую тряпку, я хотел бы плавать под российским флагом! Но государство, которое Вы представляете, позволяет разным проходимцам разворовывать флот, его продавать и перепродавать. Вот поэтому мы и здесь. Если от Вас мы ничего конструктивного не услышим, встречу считаю оконченной.

Да, капитан явно дипломатом не был. Он встал с места с подчеркнутой и оскорбительной для гостя резкостью.

Секретарь встал и быстро для полноватого человека ушел, кажется, даже и не попрощавшись. Он был зол на капитана еще и за то, что тот не дал ему возможности высказать главное, ради чего он и приехал. Не иметь никакого дела с антиправительственными силами! Вот что он должен был сказать. В стране уже не один год шла настоящая война с мятежниками. Считалось, что бои происходили где-то очень далеко. Но было видно, как со столичной окраины несколько раз в день взмывают в небо пятнистые «фантомы» и летят на север бомбить и обстреливать позиции повстанцев. На улицах тем временем появлялись листки на стенах домов с текстами на английском и местных языках. В них говорилось: «Народ взялся за оружие, чтобы свергнуть ненавистную правящую клику, продавшуюся западным неоколониалистам и заокеанским империалистам. И волю народа не сломить!»

Сидя в машине, обдуваемый все еще свежим ветерком, секретарь оглянулся туда, где остался главный порт страны, а в нем эта, застрявшая по чьей-то дурости, «Ладога». А вдруг у них будет связь с мятежниками? Но если грянет скандал и команда окажется в тюрьме, извлекать ее из туземного узилища посольство не будет. Пусть отсиживают весь свой срок.

Безденежье угнетало Свирина, и это замечал Эльяс Халид, который занимался разными торговыми и околоторговыми делами, имел несколько лавок и даже пекарню. Хлеб вчерашней выпечки у него шел по очень заниженной цене. Как-то получилось, что Свирин взял на себя снабжение «Ладоги» хлебом, и поскольку он покупался большой партией, Эльяс делал еще одну скидку, а также за то, что продает единоверцам, что он не раз подчеркивал. На его груди сквозь широко расстегнутый ворот рубахи с красноречивой наглядностью красовался большой серебряный крест, формой напоминающий коптский. Ведь Эльяс был христианином несторианского толка.